Перед нами интереснейший пример того, как безусловно ошибочная исходная позиция приводит порой в науке к чрезвычайно ценным результатам исследования.

И. Л. Перельмутер о стоиках

Важнейшей теорией, связавшей воедино культуру, язык и мышление, является гипотеза лингвистической относительности , или гипотеза Сепира - Уорфа. Сейчас принято говорить о теории лингвистической относительности. Рассмотрим ее подробнее.

Гипотеза Бенджамина Уорфа

История создания этой теории весьма необычна. Бенджамин Ли Уорф (1897-1941) прожил сравнительно недолгую жизнь, однако оставил наследие, вокруг которого по сей день продолжаются споры. Это тем более интересно, что Уорф не был профессиональным лингвистом. Химик-технолог, закончивший знаменитый Массачусетский технологический институт, Уорф всю жизнь проработал в страховой компании, занимаясь страхованием от пожаров. Свободное от работы время Уорф посвящал наукам: он стремился к поискам глобальных истин, при этом для него была характерна склонность к мистицизму. Уорф писал не только о лингвистике, но также о гравитации, об эволюции (решительно отвергая теорию Дарвина), в его архиве сохранился сделанный им новый перевод Книги Бытия (Ветхий Завет). Лингвистика была одним из увлечений Уорфа, возможно, самым глубоким. На более серьезный уровень это увлечение вышло, когда в 1931 г. Уорф начал посещать вечерние занятия в Йельском университете, где в то время работал Эдуард Сепир, ведущий американский лингвист.

Э. Сепир читал лекции по американистике - науке о языках и культурах коренного населения Нового Света. Под руководством или, скорее, под влиянием Сепира Уорф начал изучение одного из америндийских языков - распространенного на севере Аризоны языка индейцев хопи, принадлежащего к юто-ацтекской языковой семье. Уорф работал самостоятельно, в том числе собирал полевой материал, причем не только по языку хопи, но и по майянским языкам и языку науатль (ацтекскому). Однако основное внимание он уделил именно хопи. Среди неизданных трудов Уорфа имеется и составленный им словарь этого языка.

Знакомство с языком, в структурном отношении значительно отличающимся от индоевропейских, привело Уорфа к идеям о примате языка над человеческой культурой. Свои идеи Б. Уорф изложил в нескольких статьях, причем при его жизни были напечатаны три небольших работы: «Наука и лингвистика», «Лингвистика как точная наука» (1940) и «Языки и логика» (1941). Летом 1941 г. Б. Уорф умер от рака в возрасте 44 лет. Уже после его смерти психолог, исследователь когнитивных способностей человека Джон Б. Кэрролл опубликовал лингвистические статьи и эссе Б. Уорфа в сборнике под общим названием «Язык, мысль и действительность. Избранные работы Бенджамина Ли Уорфа» в 1956 г. В 1960 г. три основные статьи Б. Уорфа вышли на русском языке в первом номере сборника «Новое в лингвистике» (М., 1960) с предисловием В. А. Звегинцева.

Имена Б. Уорфа и Э. Сепира в качестве авторов единой гипотезы лингвистической относительности, известной как гипотеза Сепира - Уорфа , соединил издатель трудов Уорфа Дж. Б. Кэрролл. В действительности Уорф и Сепир не были соавторами и никогда не работали вместе. Многие идеи о неразрывной связи языка и культуры принадлежат Сепиру, однако ему был чужд лингвистический детерминизм , проповедником которого, по существу, был Уорф. Разберем основные положения гипотезы Б. Уорфа.

Основные положения концепции Б. Уорфа

Б. Уорф основывался на заимствованном у Э. Сепира представлении о неразрывной связи языка и культуры, а также на идеях о том, что язык в значительной степени связан с категоризацией действительности. Своей, возможно, самой значимой статье «Отношение норм поведения и мышления к языку» он предпослал в качестве эпиграфа цитату из Сепира, где, в частности, говорится, что «реальный мир» «в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы... Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или иные явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения» 1 .

Ниже мы вернемся к взглядам Сепира, а пока заметим, что он нигде не говорит о примате языка над культурой, познанием и восприятием действительности. Приведенное и иные высказывания Сепира на данную тему свидетельствуют о том, что он предполагал скорее неразрывную взаимосвязь указанных феноменов. Уорф же говорит о том, что язык навязывает человеку нормы мышления и поведения. По Б. Уорфу, язык формирует:

При этом в отличие от ученых прошлого, которые часто ограничивались общими рассуждениями, Уорф стремился доказать свои положения, подкрепляя их конкретным фактическим материалом. Чаще всего он обращается к языку хопи. Уорф сравнивает факты этого языка с некоторым «общеевропейским стандартом», который он назвал SAE (Standard Average European ), полагая, что многие базовые категории в большинстве европейских языков весьма сходны и «имеют лишь незначительные отличия».

Рассматривая построения Уорфа, чаще всего говорят о его идеях, касающихся концептуализации действительности человеком. Внешний мир, по Уорфу, - хаотичный поток впечатлений: звуков, изменений оттенков, света и тени, тактильных ощущений. Человек бессознательно собирает их в образы: он видит не пятна разной формы и оттенка, а «дерево», «дом», «бегущего человека». Это происходит, как считает Уорф, благодаря языку, в котором существуют слова дерево , дом , человек , бежать. Мы видим пламя (flame) и воспринимаем его как некий предмет , поскольку в русском и английском языках указанные слова являются существительными. В языке хопи нет такого существительного, а есть глагол со значением ‘пламя полыхает’ или ‘быть (о пламени)’. Говорящий на языке хопи не может произнести фразу вроде ‘Пламя отбрасывало отблески на стену’, где пламя - грамматический субъект; для хопи пламя предстает как разворачивающийся процесс. «В языке хопи “молния”, “волна”, “пламя”, “метеор”, “клуб дыма”, “пульсация” - глаголы, так как все это события краткой длительности и именно поэтому не могут быть ничем иным, кроме как глаголами» . Соответственно и люди, говорящие на таком языке, воспринимают эти явления иначе, чем говорящие на SAE.

Таким образом, получается, что каждый язык по-своему «видит» действительность, как бы накладывая на нее сетку. В самом общем виде эти идеи Уорфа сейчас принимаются большинством лингвистов - представителей когнитивного направления в лингвистике (подробно мы будем говорить об этом ниже). Однако Уорф в отличие от современных когнитивистов, которые, безусловно, согласны с важнейшей ролью языка в процессе категоризации действительности, абсолютизировал примат языка. Если воспользоваться метафорой С. И. Богданова о том, что «язык - это очки» , то с общепринятой сейчас точки зрения человек подбирает себе очки «но глазам» в соответствии с необходимостью и берет такие, в которых лучше видит. Согласно Уорфу, человеку навязываются какие-то очки, и он поневоле вынужден взирать на действительность посредством их. Причем дело не ограничивается одним восприятием действительности через призму языка. По Уорфу, язык, формируя картину мира, а также нормы мышления и поведения людей, оказывается движущей силой, обусловливающей не только культуру, но и цивилизацию в целом.

Большое внимание Уорф уделил проблеме выражения понятия время в языке хони и языках SAE и связанному с этим понятием представлению о мире, а также особенностям мышления и поведения людей. Глагольные формы языка хопи, как и многих других америндийских языков, выражают разнообразные видовые различия, но не временные, как английский язык. По-видимому, Уорфу как человеку с родным английским сама идея того, что грамматическое время может не выражаться эксплицитно, показалась настолько необычной, что он придал этому факту важнейшее значение. Он пишет о языке хопи: «Глаголы здесь не имеют времен, подобно нашим: вместо них употребляются формы утверждения, видовые формы и формы, связывающие предложения, - все это придает речи гораздо большую точности. Формы утверждения обозначают, что говорящий (не субъект) сообщает о событии (это соответствует нашему настоящему и прошедшему), или что он предполагает, что событие произойдет (это соответствует нашему будущему), или что он утверждает объективную истину (что соответствует нашему “объективному” настоящему). Виды определяют различную степень длительности и различные направления “в течение длительности”».

Уорф имел дело с языком, в котором нет грамматических времен, но есть вид и наклонения. Для носителей славянских языков, где вид является одной из эксплицитно выраженных категорий глагола, в этом нет ничего удивительного (хотя категория времени в них представлена). Уорф же на основании приведенного и некоторых других соображений приходит к выводу об отсутствии в культуре хопи идеи времени вообще, по крайней мере в нашем представлении. Он считает, что в языке хопи нет слов, грамматических форм, конструкций и выражений, которые бы прямым образом отражали то, что мы называем «время».

Уорф проводит довольно остроумный анализ нашего (европейского) представления о том, что такое время. Он начинает с рассмотрения особенностей употребления форм числа в SAE и в хопи. В хопи невозможно употребление числительных с предметами, которые не могут образовать реальную группу, например, там невозможны выражения вроде десять дней или десять ударов колокола. Ведь в отличие от, скажем, ряда бутылок, которые

можно увидеть одновременно, мы не можем ни увидеть сразу десять дней, ни услышать одновременно десять ударов колокола. «Несколько дней» воспринимается не так, как «несколько людей», к чему как раз склонны наши языки, отмечает Уорф, а «как последовательное появление одного и того же человека». Эту особенность европейских языков Уорф назвал объективизацией , хотя точнее было бы назвать ее абстрагированием.

Важнейшим отличием языка хопи от SAE, по Уорфу, является также наличие в европейских языках существительных, обозначающих вещества как таковые: вода {water ), песок {sand), мыло {soap) и т.п. Для указания на то, что перед нами не ‘однородная не имеющая границ масса’, а лишь ее часть (‘тело определенной формы’), употребляются названия либо самих форм (кусок мыла, лоскут ткани), либо контейнера, содержащего такое вещество {мешок муки, чашка кофе). В языке хопи все существительные обозначают отдельные предметы и изменяются по числам: «В каждом конкретном случае water “вода” обозначает определенное количество воды, а не то, что мы называем “субстанцией воды” . <...> В языке хопи нет ни необходимости, ни моделей для построения понятия существования как соединения бесформенного и формы». По сути, Уорф указывает на то, что и в данном случае в языке хопи нет абстрактных существительных, не происходит «абстрагирования» материала или вещества от предметов, которые сделаны из данного материала или состоят из данного вещества.

Время {time), по мнению Уорфа, такое же обозначение ‘массы, субстанции’, как и приведенные выше. То же самое касается и наименований периодов времени: «а summer “некое лето” мы превращаем в summer “лето” (как общее понятие)... мы можем говорить a moment of time “момент времени”... здесь точно сохраняется модель a bottle of milk “бутылка молока”... это помогает нам представить, что a summer реально содержит такое-то и такое-то количество “time”».

Уорф, таким образом, увязывает существование понятия об отвлеченном времени с существованием понятий о субстанции (массе, материале, веществе) вообще. В этом, но Уорфу, разница между словами, обозначающими дни, части суток и т.п. в хопи и в SAE. В европейских языках это названия промежутков времени, в хопи - обозначение дня, вечера, утра и т.п. как явлений природы: «Нельзя сказать it s a hot summer “лето нынче жаркое”, лето не может быть жарким, лето - это период, когда наступает жара». В результате предпринятого анализа Уорф приходит к выводу, что «в языке хопи нет основания для создания абстрактного термина, подобного нашему time». Наше представление о времени есть результат «объективизации», т.е. абстрагирования.

Уорф отмечает, что люди могут осмыслить такие «объективизированные» понятия, лишь создавая их «пространственную (мыслительно представимую) модификацию», когда отрезки времени как бы выстраиваются

в ряд, который гармонирует с системой трех времен: настоящего, прошедшего и будущего. В языке хони и других подобных, напротив, выражается понятие ‘становиться позже 9 . По мнению Уорфа, такая «система двух времен - раннего и позднего - более точно соответствовала бы ощущению длительности в его реальном восприятии».

Нормы мышления и поведения людей, по Уорфу, во многом зависят от указанных особенностей языка. Человек, мыслящий на языках SAE, анализирует действительность, используя «слова, обозначающие предметы... и те виды протяженного, но бесформенного существования, которые называются “субстанцией” или “материей”. Он воспринимает бытие посредством двучленной формулы, которая выражает все сущее как пространственную форму плюс бесформенная пространственная непрерывность, соотносящаяся с формой содержания». Хопи использует «слова, обозначающие явления... <...> В природе каждого явления, способного выступать как единое целое, заключена сила присущего ему способа существования...»

С такими представлениями о мире связаны нормы поведения хопи: «они действуют в данной ситуации так или иначе, полагая, что это окажет влияние, как очевидное, так и скрытое, на предстоящее событие, которое их интересует. <...> Хопи придают особое значение силе желания и силе мысли. <...> Скрытое участие у хопи есть мысленное соучастие людей, которые фактически не участвуют в данной операции или церемонии... <...> одна из целей скрытого соучастия - добиться массовых усилий многих доброжелателей, чтобы противостоять губительной мысли недоброжелателей. Подобные действия способствуют развитию чувства сотрудничества и солидарности».

Как видим, нормы поведения людей, мыслящих на языках SAE, по Уорфу, связаны с объективизацией времени. Оно «соответствует историчности и всему, что связано с регистрацией фактов, тогда как представление хопи о времени противоречит этому». Так, мы ведем записи, дневники, летописи, хроники, бухгалтерию; возникает интерес к точной последовательности событий (отсюда датировки, календари, хронология); важнейшую роль играют часы (отсюда исчисление зарплаты по затраченному времени). Особенно интересна трактовка будущего. В языке хопи, как уже говорилось, не только нет будущего времени, но нет и возможности выразить «факт в будущем». Такие значения выражаются при помощи различных наклонений - желательного и потенциального. На языке хопи нельзя сказать ‘Завтра я поеду в Москву’, а можно только ‘Завтра я собираюсь поехать в Москву’ или ‘Я бы хотел завтра поехать в Москву’. Следует отметить, что это свойственно вовсе не одному языку хопи, но и многим другим языкам, где будущее время оказывается модальным. Такова, например, история образования форм будущего времени во многих романских языках, в языках балканского языкового союза.

Уорф, однако, проводит резкую грань между языком хопи и языками, где формы будущего времени лишены модального значения и обозначают лишь факт в будущем: «Мы представляем себе наше объективизированное время простирающимся в будущем так же, как оно простирается в прошлом, подобно этому и наше представление о будущем складывается на основании свидетельства прошлого, и по этому образцу мы вырабатываем программы, расписания, бюджеты. <...> Влияние такого понимания времени на наше поведение проявляется... в том, что однообразие и регулярность, присущие нашему представлению о времени (как о ровно вымеренной безграничной ленте), заставляют нас вести себя так, как будто это однообразие присуще и событиям. <...> В своем поведении мы исходим из ложного чувства уверенности, верим... в то, что все должно идти гладко... <...> мы как будто совсем не заинтересованы в том, чтобы помешать действию энергии, которая вызывает несчастные случаи, пожары и взрывы, происходящие постоянно в широких масштабах». Читая рассуждения Уорфа о том, что люди, говорящие на SAE, прежде всего на английском языке, проявляют «равнодушие к непредвиденному в жизни», невольно вспоминаешь, что он работал в страховой компании.

Итак, на примере разницы в представлении о времени в обобщенно европейской культуре и культуре хопи Уорф стремился показать, что многие нормы поведения людей, особенности их мышления, восприятия мира связаны с этими базовыми представлениями. В свою очередь, такие представления возникли иод влиянием соответствующих языков. Возникает естественный вопрос: что же первично - язык или культура? Уорф признает: «В основном они развивались вместе, постоянно влияя друг на друга». Однако примат все же принадлежит языку, так как «в этом содружестве природа языка является тем фактором, который ограничивает его свободу и гибкость и направляет его развитие по строго определенному пути». Фактически Уорф выводит всю европейскую цивилизацию из идеи объективизации времени, которая, в свою очередь, вытекает из наличия в европейских языках категории грамматического времени и «вещественных» существительных.

Примат языка, по Уорфу, выражается в том, что основа языковой системы любого языка, г.е. грамматика, «не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности» 1 .

2 Уорф Б. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960. С. 177.
Сергей Богданов: «Язык - это очки, через которые мы видим мир» // Официальный ресурс Программы Санкт-Петербурга «Толерантность». URL: http://spbtolerance.ru/archives/12284 (дата обращения: 22.04.2015).
Курсив наш. Как видим, Уорфу свойственно ранжирование языков на более и менее«хорошие», при этом в противовес людям с обыденным сознанием он отдаст пальму первенства «неевропейскому» языку. Идея о преимуществах языка, мировоззрения и мышленияхопи проходит через все его произведения: «Говоря об Уорфе, следует помнить одну оченьважную вещь. Он писал большинство своих работ в то время, когда в Европе поднимал голову нацизм, а в Америке был широко распространен шовинизм и ура-патриотизм. В этовремя было широко распространено, в том числе и в Соединенных Штатах, представление,что белые люди обладают более высоким уровнем умственного развития, чем люди с другимцветом кожи. Западная цивилизация рассматривалась как вершина интеллектуальных достижений, другие цивилизации расценивались как “низшие” по сравнению с западной. Слово“культура” означало европейскую и американскую культуру, но не культуру хопи или балийскую культуру. <...> Считалось даже, что западные языки более продвинулись по путиразвития, а незанадные языки являются "примитивными”. <...> Идея, что их концептуальнаясистема лучше соответствует научной реальности и что мы могли бы поучиться у них, находилась на грани немыслимого. Уорф был не только первопроходцем в лингвистике. Он шелвпереди общества как человек. Это не должно быть забыто» (Лакофф Дж. Женщины, огоньи опасные вещи. С. 428-429).
2 Здесь Уорф дает комментарий: «В хопи существует два слова для обозначения количества воды: kd-yi и ра-Иэ. Разница между ними примерно та же, что и между stone и rock в английском языке: ра-Иэ обозначает больший размер и wildness “природность, естественность”...11о в отличие от stone и rock разница здесь существенная, не зависящая от контекста, и однимсловом нельзя заменить другое».

Гипотеза лингвистической относительности предполагает, что структура языка влияет на мировосприятие и воззрения его носителей, а также на их когнитивные процессы . Лингвистическая относительность широко известна как гипотеза Сепира - Уорфа . Выделяют две формулировки этой гипотезы:

Строгая версия : язык определяет мышление, и, соответственно, лингвистические категории ограничивают и определяют когнитивные категории.
Мягкая версия : наряду с лингвистическими категориями мышление формируют влияние традиций и некоторые виды неязыкового поведения.

Термин «гипотеза Сепира - Уорфа» является, по сути, ошибочным, так как Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф никогда не были соавторами и никогда не заявляли о своих идеях как о научных гипотезах. Появление строгой и мягкой версий гипотезы также является позднейшим нововведением: хотя Сепир и Уорф никогда намеренно не проводили подобного разделения, в их работах можно найти как строгое, так и мягкое описание принципа лингвистической относительности .

Идея лингвистической относительности (или лингвистического релятивизма) в основных чертах была сформулирована в работах мыслителей XIX века, например Вильгельма Гумбольдта , считавшего, что язык является воплощением духа нации . В начале XX века представители американской школы антропологии, возглавляемой Францем Боасом и Эдвардом Сепиром, приближались к этой гипотезе, но именно Сепир в своих работах чаще остальных критиковал лингвистический детерминизм. Студент Сепира, Бенджамин Ли Уорф был одним из наиболее активных сторонников этой теории; он опубликовал свои работы о том, какое влияние лингвистические различия оказывают на человеческое познание и поведение. Гарри Хойджер, один из студентов Сепира, сам ввёл термин «гипотеза Сепира - Уорфа» .

Строгая версия лингвистической релятивистской теории была разработана в начале 1920-х немецким лингвистом Лео Вайсгербером.

Принцип лингвистического релятивизма Уорфа был переформулирован в форме научной гипотезы психологом Роджером Брауном и лингвистом Эриком Леннебергом, проводившим эксперименты, чтобы выяснить, зависит ли цветовое восприятие участников эксперимента от того, как классифицированы цвета в их родных языках. Когда изучение универсальной природы языка и познания оказалось в центре внимания в 1960-х, лингвисты утратили интерес к идее лингвистического релятивизма. В конце 1980-х представители новой школы лингвистического релятивизма, изучая последствия, которые влекут за собой различия в лингвистической категоризации познания, смогли предоставить широкую экспериментальную поддержку для недетерминистских версий гипотезы .

Некоторые эффекты лингвистической относительности проявляли себя лишь в нескольких семантических областях, хотя в общем были довольно слабыми. В настоящее время большинство лингвистов придерживаются сдержанной позиции по отношению к лингвистическому релятивизму: поддерживается идея того, что язык влияет на определённые виды когнитивных процессов, хотя и неочевидными путями, но иные процессы и сами являются субъектами по отношению к универсальным факторам. Исследования сосредоточены на том, чтобы обнаружить эти пути влияния и определить, до какой степени язык влияет на мышление .

Принцип лингвистического релятивизма и отношения между языком и мышлением оказывались в поле интереса различных дисциплин, от философии до психологии и антропологии , а также послужили источником вдохновения для литературных произведений и создания искусственных языков .

Вопрос определения и обсуждение проблемы

Концепция лингвистического релятивизма предполагает, что когнитивные процессы, такие как мышление и приобретение опыта, могут находиться под влиянием тех категорий и паттернов, которые предлагаются человеку языком. Эмпирические исследования вопроса связываются главным образом с именами Бенджамина Уорфа , который работал над этой темой в 1930-е, и его учителя Эдуарда Сепира , не занимавшегося исследованиями этой темы активно. Работы Уорфа оказались в фокусе эмпирических исследований в психологии в середине XX века. Традиция называть гипотезу лингвистического релятивизма гипотезой Сепира - Уорфа критикуется за фактическое искажение, так как Сепир и Уорф в действительности не формулировали гипотезу, которая была бы пригодна для опытной проверки, а также потому, что остаётся неясным, до какой степени Сепир в действительности разделял теорию о влиянии языка на мышление. В настоящее время исследователи, предпочитая пользоваться терминологией Уорфа, называют её принципом лингвистического релятивизма. Это формулировка даёт понять, что Сепир и Уорф были не единственными и даже не первыми из учёных, строивших теории об отношениях между языком и мышлением .

Лингвистический детерминизм

Главным камнем преткновения в дискуссии о лингвистическом релятивизме является проблема корреляции между языком и мышлением. Самой строгой формой корреляции является лингвистический детерминизм, который предполагает, что язык полностью определяет все возможные когнитивные процессы индивида. Эту точку зрения иногда приписывают Бенджамину Уорфу и Людвигу Витгенштейну , но до сих пор нет единого мнения по поводу того, действительно ли эти учёные поддерживали детерминистские взгляды на отношения между языком и мышлением. Лингвистический детерминизм также иногда описывается как «строгая гипотеза Сепира - Уорфа», в то время как другие формы предлагаемой корреляции описываются как «мягкая гипотеза Сепира-Уорфа». Представление о мягкой и строгой версии принципа лингвистического релятивизма Уорфа является неверным пониманием, распространённым Стюартом Чейзом , которого Уорф рассматривал как «совершенно некомпетентного и не обладающего достаточным образованием для того, чтобы работать с такой теорией» . Ни Сепир, ни Уорф никогда даже не предлагали разделения между строгой и мягкой гипотезой. Гипотеза лингвистического детерминизма в настоящее время является непризнанной, но более слабые формы корреляции до сих пор активно изучаются, и часто публикуются опытные доказательства для этой корреляции .

Лингвистический релятивизм как объект научных и философских споров

Проблема взаимосвязи мышления и языка имеет отношение ко многим значительным философским, психологическим, лингвистическим и антропологическим дебатам. Основной спорный вопрос формулируется так: являются ли высшие психические функции по большей части универсальными и врождёнными или же они представляют собой преимущественно результат обучения и, следовательно, являются субъектом по отношению к культурным и социальным процессам, которые варьируются в зависимости от места и времени. Универсалистский подход предполагает, что у всех людей есть определённый набор базовых способностей и обеспеченной культурными различиями изменчивостью можно пренебречь. Человеческий мозг, согласно этому подходу, рассматривается как биологическая конструкция, следовательно, все люди познают и воспринимают мир, основываясь на неких общих принципах. Ожидаемо, что они будут обладать похожими или даже идентичными базовыми когнитивными паттернами. Конструктивистский подход , противостоящий универсалистскому, предполагает, что свойства человеческой психики и общие идеи, которыми человек оперирует, в значительной степени подвержены влиянию категорий, сформированных обществом и усвоенных в процессе социализации, и, следовательно, не скованы множеством биологических ограничений.

Иногда этот подход также называют идеалистическим: он предполагает, что человеческие интеллектуальные и психические способности не могут в большинстве случаев быть ограничены материалистическими, биологическими факторами. Кроме того, такой подход ещё называют и релятивистским, что указывает на его отношение к культурному релятивизму , который предполагает, что разные культурные группы обладают разными концептуальными схемами восприятия мира .

Другая полемика связана с вопросом об отношениях между языком и мышлением . Некоторые философы и психологи склонны понимать мышление как форму внутренней речи, врождённой или же приобретённой в ходе освоения языка. Другие понимают мышление как опыт и рассудок, появившиеся и существующие независимо от языка. В философии языка обсуждается проблема отношений между языком, знанием и внешним миром, а также понятием истины . Некоторые философы (например, Х. Патнем , Дж. Фодор , Д. Дэвидсон , Д. Деннет) видят проблему следующим образом: язык даёт названия тому, что уже существует в объективном мире, и, как следствие, эта категоризация в основе своей не вариабельна, но до некоторой степени предопределена. Другие философы (например, Л. Витгенштейн , У.Куайн , Дж. Сёрль , М. Фуко) полагают, что категоризация и концептуализация человеком выучиваются и в основе своей подчинены случаю, объекты в мире могут быть классифицированы множеством способов, что даёт начало множеству различных путей описания и понимания одного и того же феномена.

Также философы придерживаются разных точек зрения в том вопросе, является ли язык по преимуществу инструментом для описания и отсылок к существующим в объективном мире предметам или же это система, которая создаёт мысленные представления о мире, которые могут распространяться между людьми. Так как вопрос связи между мышлением и языком является центральным в этих дебатах, то проблема лингвистического релятивизма получила внимание не только лингвистов и психологов, но и социологов, антропологов, философов, литературоведов и политологов.

История

Идея связи между языком и мышлением уходит своими корнями во времена античных цивилизаций. Знаменитые споры Платона против софистов , таких как Горгий , которые считали, что физический мир не может быть познан иным способом, кроме как через язык. Платон, напротив, полагал, что мир состоит из имманентных вечных идей, а язык, чтобы быть истинным, должен стараться отразить эти идеи так точно, как это только возможно . Развивая Платона, Святой Августин , например, считал, что язык - не более чем ярлыки, которые маркируют уже существующие понятия, и эта позиция оставалась преобладающей на протяжении Средних веков . Но другие, например Роджер Бэкон , полагали, что язык является не чем иным, как покровом, прячущим вечные истины от реального человеческого восприятия. Для Иммануила Канта язык был всего лишь одним из нескольких инструментов, при помощи которых люди познают мир.

Философы немецкого романтизма

В конце XVII - начале XIX века идея существования различных национальных характеров или «Volksgeister» разных этнических групп была движущей силой немецкой романтической философии и зарождающихся идеологий этнического национализма. В 1820 г. Вильгельм Гумбольдт связал изучение языков с национальной романтической программой, предложив следующую точку зрения: язык - это ткань мышления. Мысли появляются как часть внутреннего диалога, который подчинён тем же правилам грамматики, как и родной язык мыслящего . Эта точка зрения была частью большей картины, в которой национальное мировоззрение, «Weltanschauung», точно отражалось в грамматике. Гумбольдт настаивал, что языки инфлекционного типа, такие как немецкий, английский и другие индоевропейские языки являются наиболее совершенными, что и объясняет доминирующее положение их носителей по отношению к носителям менее совершенных языков.

Франц Боас и Эдвард Сепир

Идея того, что некоторые языки по природе своей превосходят другие, и того, что использование примитивных языков означает интеллектуальную бедность их носителей, была широко распространена в начале XX века. Американский лингвист Уильям Дуайт , например, активно боролся за уничтожение языков коренных народов Америки , настаивая на том, что их носители были дикарями и было бы лучше запретить им использовать родные наречия и обучить их английскому, чтобы они восприняли цивилизованный образ жизни .

Первым антропологом и лингвистом, который бросил вызов этой позиции, был Франц Боас , получивший образование в Германии . Во время своих географических исследований на севере Канады он был захвачен жизнью местных народов и решил стать этнографом . В противоположность Гумбольдту, Боас всегда настаивал на равноценности всех культур и языков, на том, что просто не существует такого понятия, как примитивный язык, и на том, что все языки способны выражать одно и то же содержание, хотя делают это при помощи разных средств. Боас полагал, что языки являются неотъемлемой частью культуры: он одним из первых высказал мысль о том, что этнограф обязан знать язык культуры, которую изучает, а также должен документировать фольклор, мифы и легенды на языке оригинала. Студент Боаса Эдвард Сепир вернулся к гумбольдтианским идеям: в языке содержатся ключи для понимания различных национальных мировоззрений. В своих работах он выражал следующую точку зрения: из-за радикальных различий в грамматических системах в мире нет двух языков, которые были бы похожи друг на друга достаточно, чтобы обеспечить идеальный перевод. Сепир также считал, что язык по-разному отражает реальность, а из этого следует, что носители разных языков будут и воспринимать её по-разному. С другой стороны, Сепир недвусмысленно отвергал строгую концепцию лингвистического детерминизма . Сепир был убеждён в том, что связи между языком и культурой не являются ни всепроникающими, ни даже особо глубокими, если вообще существуют:

Легко показать, что язык и культура на самом деле не связаны. Совершенно разные языки объединены культурой, тесно связанные языки, даже один язык, разделённый на диалекты, могут функционировать в рамках разных культур .

Сепир делился результатами своих наблюдений о носителях живых языков : ничто не указывает на то, что «общий язык не может послужить основанием для создания общей культуры, в то время как географические, физические и экономические определяющие факторы не являются общими» .

Хотя Сепир никогда не занимался детальными исследованиями в этой области и не объяснял напрямую, как именно языки влияют на мыслительные процессы, некоторые положения (возможно, мягкого) лингвистического релятивизма являются неотъемлемыми для понимания Сепиром природы языка и оказали влияние на его студента Бенджамина Ли Уорфа. Обращаясь к вопросу влияния Гумбольдта или Фридриха Ницше , нужно сказать, что некоторые европейские мыслители развивали похожие идеи на те, что были высказаны Сепиром и Уорфом, но по большому счёту они работали в изоляции друг от друга. Выдающимися считались в Германии с начала 1920-х и до 1960-х строгие релятивистские теории Лео Вайсгербера и его ключевой концепт «лингвоцентрического мира», посредничающего между внешней реальностью и формами, данными языком, своими особыми путями для каждого языка.

В то же время оппоненты, например Эрик Леннеберг, Ноам Хомски и Стивен Пинкер, критиковали Уорфа за неясность формулировок касательно того, как, по его мнению, язык влияет на мышление, за то, что он не предоставил надёжных доказательств для своих догадок. Большая часть его аргументов была представлена в форме примеров, которые были анекдотическими или умозрительными по своему характеру. Доказательства Уорфа, с их точки зрения, были попытками показать, как «экзотические» особенности грамматики связаны с мировосприятием.

Среди наиболее распространённых примеров лингвистического релятивизма, предлагаемых Уорфом, есть следующий: в туземных языках существует множество слов для понятия, которое описывается лишь одним словом в английском и других европейских языках. (Уорф использует аббревиатуру СЕС , ссылаясь на достаточно похожие грамматические структуры хорошо изученных европейских языков, в отличие от большего разнообразия менее изученных языков). Один из примеров Уорфа, доказывающих существование лингвистического детерминизма, - предполагаемое большее число слов для обозначения снега в инуитском языке . Другой из примеров Уорфа - слова для воды в языке хопи : отдельное слово для обозначения питьевой воды в некой ёмкости и отдельное - для воды, текущей по естественному руслу. Эти примеры полисемии доказывают, во-первых, что, в туземных языках порой образуются более утончённые семантические градации и различия, чем в европейских языках, а во-вторых, что прямой перевод с одного языка на другой, даже когда дело касается таких вроде бы базовых понятий, как вода или снег, не всегда возможен.

Другой пример, опираясь на который, Уорф старается показать, что язык влияет на поведение, взят из его опыта повседневной работы, когда он, инженер-химик, работал на страховую компанию . Инспектируя один химический завод, Уорф обнаружил, что там есть два складских помещения для цистерн с бензином - одно для пустых и одно для полных. Дальше Уорф заметил, что никто из рабочих не курит в комнате с полными бочками, но никто не возражает против курения в комнате с пустыми бочками, хотя те потенциально гораздо более опасны из-за высокой концентрации легковоспламеняющихся испарений. Уорф пришёл к выводу, что причиной служило слово «пустые», употреблённое по отношению к бочкам, что заставило работников бессознательно расценивать их как нечто безвредное, хотя, возможно, они и сознавали опасность взрыва. Этот пример был позже раскритикован Леннебергом : единичный случай не демонстрирует причинной связи между использованием слова «пустые» и курением, но является типичным образцом «порочного логического круга ». Стивен Пинкер в книге «Язык как инстинкт » высмеял этот пример, утверждая, что это свидетельствует о человеческой недальновидности, а не о бессознательном восприятия языка. Наиболее детально разработанное Уорфом доказательство существования лингвистического релятивизма - фундаментальная разница в понимании времени у хопи . Он утверждал, что, в противоположность английскому и другим языкам среднеевропейского стандарта, язык хопи не воспринимает поток времени как последовательность отдельных, исчисляемых этапов, таких как «три дня» или «пять лет», но скорее как единый процесс. Соответственно, в языке хопи нет существительных, обозначающих отрезки времени, как их понимают носители СЕС. Он предположил, что это понимание времени является основополагающим для всех аспектов культуры хопи и объясняет определённые поведенческие модели . Однако позднее Экхарт Малотки, исследовавший хопи, утверждал, что не нашёл доказательств заявлениям Уорфа ни в общении с носителями языка в 1980-е, ни в исторических документах, обращающихся к эпохе до завоевания .

Э. Малотки пользовался доказательствами из археологических сведений, календарей, исторических документов, записей устной речи современников и пришёл к выводу, что нет никаких доказательств того, что хопи концептуализируют время тем способом, который описывал Уорф. Учёные-универсалисты, такие как Стивен Пинкер, часто рассматривают исследование Малотки как окончательное опровержение утверждения Уорфа по поводу хопи, в то время как учёные-релятивисты, такие как Джон Люси и Пенни Ли, раскритиковали эту работу за неверную характеристику исходных посылов Уорфа и за то, что универсалисты подгоняли грамматику хопи под заданные параметры анализа . Уорф умер в 1941 году в возрасте 44 лет и оставил после себя значительное число неопубликованных работ. Его ход мысли был в дальнейшем развит такими лингвистами и антропологами, как Гарри Хойер и Дороти Ли, оба продолжали изучать влияние языка на обыденное мышление . Джордж Трэйджер подготовил оставшиеся труды Уорфа для публикации. Самым важным событием для распространения идей Уорфа среди широкой публики была публикация в 1956 году его главных работ о лингвистическом релятивизме в одном томе, озаглавленном «Язык, мышление и реальность».

Эрик Леннеберг

В 1953 году психолог Эрик Леннеберг опубликовал детальную критическую работу того подхода к проблеме, который был фундаментальным для Сепира и Уорфа. Он раскритиковал примеры Уорфа с объективистской точки зрения на язык, придерживаясь той позиции, что языки предназначены для отражения событий в реальном мире и что, хотя разные языки выражают эти идеи разными способами, значения таких выражений и, следовательно, мысли говорящего должны быть одинаковыми. Леннеберг полагал, что когда Уорф описывал на английском, как понимание времени носителем языка хопи отличается от понимания времени носителем английского, он на самом деле перевёл понимание времени хопи на английский и, следовательно, опроверг существование лингвистической относительности. Леннеберг не обратил должного внимания на тот факт, что для Уорфа не был принципиальным вопрос о возможности полного перевода, он скорее интересовался тем, как использование языка влияет на обыденное поведение людей. Позиция Уорфа состояла в том, что, хотя носители английского языка и могут понимать, как думают носители языка хопи, они не способны думать таким же образом . Главная критическая претензия Леннеберга к работам Уорфа заключалась в том, что его работы никогда на самом деле не показывали причинно-следственной связи между лингвистическим феноменом и его отражением в области поведения или мышления, но лишь указывали на то, что эта связь должна быть. Вместе со своим коллегой Роджером Брауном Леннеберг предложил, что для доказательства существования этой причинно-следственной связи необходимо проследить прямую корреляцию лингвистических феноменов и поведения. Они взялись за то, чтобы доказать или опровергнуть существование лингвистического релятивизма экспериментально, и опубликовали свои исследования в 1954. Так как ни Сепир, ни Уорф никогда фактически не выдвигали гипотезы, Браун и Леннеберг сформулировали свою гипотезу, определив два главных принципа основного тезиса Уорфа. Во-первых, «мир воспринимается и познаётся по-разному в разных лингвистических сообществах» , во-вторых, «в основе формирования когнитивных структур лежит язык» . Эти два принципа были позже развиты Роджером Брауном как мягкая и строгая формулировки соответственно.

Так как Браун и Леннеберг полагали, что объективная реальность, отражающаяся в языке, едина для носителей всех языков, они решили проверить, как различные языки описывают одну и ту же объективную реалию. Браун и Леннеберг организовали ряд экспериментов, в которых рассматривалась кодификация цветов. В первом эксперименте они выясняли, легче ли для носителей английского запомнить оттенок, для которого в их языке есть отдельное слово, чем те цвета, для которых отдельных слов нет. Это позволило им скоррелировать лингвистическую категоризацию напрямую с нелингвистическим заданием - распознаванием и запоминанием цветов. В следующем эксперименте носители двух языков, которые определяют цвета по-разному, английского и зуни , выполняли задания по распознаванию. Таким образом, можно было определить, влияет ли различение цветовых категорий людьми, говорящими на разных языках, на их способность распознавать нюансы внутри общих цветовых категорий. Браун и Леннеберг действительно обнаружили, что носители языка зуни, которые объединяют зелёный и синий в одну цветовую категорию, не имеют проблем с распознаванием и запоминанием этих цветов . Исследование Брауна и Леннеберга положило начало традиции исследования лингвистической относительности через цветовую терминологию.

Универсалистский период

Леннеберг был одним из первых когнитологов, начавших разрабатывать универсалистскую теорию языка, которая была в итоге сформулирована Ноамом Хомски в форме универсальной грамматики , успешно доказывающей, что в основе всех языков лежит одна основная структура. Хомскианская школа также придерживается той точки зрения, что лингвистические структуры имеют имманентную природу, а то, что мы воспринимаем как различия между отдельными языками, - знание, обретаемое в ходе изучения языка, - всего лишь поверхностное явление, не влияющее на когнитивные процессы, которые являются универсальными для всех людей. Эта теория была доминирующей парадигмой в американской лингвистике с 1960-х и до 1980-х, а сама идея лингвистического релятивизма впала в немилость и даже стала объектом насмешек . Как пример влияния универсалистской теории в 1960-х можно упомянуть исследования Брента Берлина и Пола Кея. Они развивали исследования Леннеберга о кодификации названий цветов. Берлин и Кей изучали формирование цветовой терминологии в языках и обнаружили, что есть совершенно определённые тенденции. Например, они поняли, что, хотя в разных языках есть и разные системы цветовой терминологии, одни краски всё-таки воспринимаются людьми более ярко, чем другие. Они продемонстрировали, что в языках, в которых немного слов для обозначения цветов, можно предсказать, что это будут вполне определённые цвета, например, если в языке только три слова для обозначения цветов, то, с большой вероятностью, это будут чёрный, белый и красный. Тот факт, что, казалось бы, случайные различия в наименованиях цветов в разных языках могут демонстрировать наличие универсальных лингвистических паттернов, представлялось важнейшим аргументом против лингвистического релятивизма .

Исследование критиковалось релятивистами, например, Джоном Люси, который утверждал, что выводы Берлина и Кея были искажены их настойчивым утверждением: цветовые термины содержат информацию только о цветах. Это, как утверждает Люси, заставляет их закрывать глаза на те примеры, когда цветовые термины содержат иную информацию, которая может рассматриваться как примеры лингвистического релятивизма. Другие исследователи универсалистской школы, занимавшиеся критикой иных вариантов концепций лингвистического релятивизма, часто критикуют отдельные мысли и примеры из работ Уорфа. Сегодня многие последователи универсалистской школы и её трактовки мышления до сих пор противостоят идее лингвистического релятивизма. Например, Стивен Пинкер в книге «Язык как инстинкт» утверждает, что мышление независимо от языка, а язык сам по себе бессмысленен и никоим образом не связан с человеческим мышлением, мы все думаем на некоем метаязыке , предваряющем появление любого естественного языка. Это особый язык мышления , или «мыслекод». Пинкер критиковал то, что он называл «радикальной позицией Уорфа», объявив своим оппонентам следующее: «чем больше вы изучаете аргументы Уорфа, тем меньше смысла вы в них видите» . Пинкер и другие универсалисты, противостоящие лингвистическому релятивизму, подвергались критике релятивистов за неверную интерпретацию взглядов Уорфа и превращение научной полемики в сражение с соломенными чучелами .

«Уорфианство третьего типа» Фишмана

Первое он определил как «структуроцентричный» подход. Исследования в рамках этого подхода начинаются с наблюдения за структурными особенностями языка, а затем переходят на изучение возможных последствий для мышления и поведения. Первый пример подобных исследований - наблюдения Уорфа за расхождениями грамматики времени в языке хопи и английском. Более поздние исследования в этом же духе были проведены Джоном Люси, описывавшем использование грамматических категорий числа и числовых классификаторов в юкатекском языке . Эти исследования показали, что носители юкатекского языка скорее склонны классифицировать объекты в соответствии с их материалом, чем с их формой, как предпочитают делать носители английского .

Второе направление исследований - «областной» подход, когда выбирается отдельная семантическая область и сравнивается у различных лингвистических и культурных групп, чтобы обнаружить корреляции между лингвистическими средствами, которые используются в языке для обозначения тех или иных понятий, и поведением. Главным из исследований в этой сфере является исследование цветовой терминологии, хотя эта область, как утверждал Люси и признавали сами исследователи в этой сфере, например Пол Кей, не является оптимальной для изучения лингвистического релятивизма, так как цветовое восприятие, хотя и является самой разработанной областью исследований лингвистического релятивизма, в отличие от других семантических областей, не имеет тесных связей с нервной системой и подвержено универсальным ограничениям. Другая семантическая область, плодотворность исследований лингвистического релятивизма в которой уже доказана, - пространство . Пространственные категории в различных языках удивительно многообразны, недавние исследования продемонстрировали, как носители полагаются на лингвистическую концептуализацию пространства в выполнении многих повседневных задач. В исследовании, проведённом Стивеном Левинсоном и другими когнитивистами из Общества Макса Планка , сообщалось о трёх базовых видах пространственной категоризации; многие языки используют их комбинации, но в некоторых языках существует только один вид пространственной категоризации, соответствующий различиям в поведении (гуугу-йимитир). Например, представители австралийской народности гуугу-йимитир используют только абсолютные направления, когда описывают пространственные отношения - местонахождение всех предметов описывается при помощи абсолютных координат. Носитель языка гуугу-йимитир скажет, что человек находится к северу от дома, а носитель английского скажет, что человек находится перед домом или слева от дома, что зависит от точки зрения говорящего. Эта разница позволяет носителям гуугу-йимитир лучше выполнять некоторые виды заданий, такие, например, как нахождение и описание позиций на открытом пространстве, в то время как англоговорящие лучше справляются с заданиями, когда нужно определить расположение объектов относительно говорящего (например, если попросить носителя гуугу-йимитир накрыть круглый стол, положив вилки справа от тарелок, а ножи - слева, то это будет для него невероятно трудно) .

Третье направление исследований - «поведенческий» подход, начало которому было положено наблюдениями за разным поведением представителей разных лингвистических групп и последующими поисками возможных причин для этого поведения в различных лингвистических системах. Этот подход был использован Уорфом, когда он объяснял частые пожары на химическом заводе использованием слова «пустые» для обозначения цистерн, в которых оставались взрывоопасные испарения. Одно из исследований в этом направлении было организовано Блумом, обнаружившим, что носители китайского языка встречаются с неожиданными трудностями, когда им нужно было в ходе эксперимента ответить на вопросы, в которых факты не соответствовали реальности. Впоследствии он пришёл к выводу, что это было связано с тем, как несоответствие реальности, например, сослагательное наклонение, грамматически маркировано в китайском языке. Однако другие исследователи полагают, что этим результатом Блум обязан ошибочному переводу вопросника, которым он пользовался . Другое исследование в этой сфере было направлено на выяснение того, почему на финских заводах происходит большее количество несчастных случаев на производстве, чем на таких же шведских заводах. Он пришёл к выводу, что когнитивные различия между использованием предлогов в шведском и падежей в финском могли повлиять на то, что на шведских заводах большее внимание уделяется производственному процессу, а на финских - каждому работнику в отдельности .

Другой широко известный проект по исследованию лингвистического релятивизма - Дэниела Эверетта о пирахане , языке вымирающего племени , живущего в Бразилии. Эверетт обнаружил несколько особенностей в культуре пираха, в основе которых, как он предположил, лежат такие редкие лингвистические черты, как недостаток чисел и названий цветов по сравнению с другими языками, отсутствие некоторых падежей. Выводы Эверетта об исключительном статусе пираха были встречены со скептицизмом другими лингвистами. Некоторые учёные, подвергнув дополнительному анализу материалы, собранные Эвереттом, утверждали, что те не подтверждают его выводы . По утверждению критиков, отсутствие потребности в числах и проблемы с цветоразличением объясняют и проблемы со счётом, и узкий набор обозначений цветов . Недавние исследования, основанные на нелингвистических экспериментах с языками, обладающими различными грамматическими свойствами (например, языки со счетными классификаторами или с разными категориями рода), показали, какое влияние это оказывает на людей . Но также экспериментальные исследования позволяют предположить, что это лингвистическое влияние на мышление продолжается недолго и быстро исчезает после того, как носители одного языка погружаются в среду другого .

Лингвистический релятивизм и дебаты о названиях цветов

Традиция использования семантической области названия цветов как объекта исследований лингвистического релятивизма берёт своё начало в 1953 году, когда Леннеберг и Браун изучали цветовые термины языка зуни и цветовую память его носителей, а также в работе Брауна и Леннеберга 1954 года, когда изучалось то же самое у англоговорящих. Эти исследования показали, что существует определённая корреляция между существованием названий для отдельных цветов и тем, насколько легко запомнить эти цвета носителям обоих языков. Исследователи пришли к выводу, что основные цвета спектра имеют больше шансов получить отдельные определения в языке, чем другие, и это не связано с эффектами лингвистического релятивизма. В работе Берлина и Кея 1969 года о цветовой терминологии вывод был следующим: существуют универсальные типологические принципы наименования цветов, которые определены биологическими факторами, что оставляет немного или не оставляет вовсе места для релятивистских эффектов . Это исследование стало истоком для многих работ, посвящённых типологическим универсалиям цветовой терминологии. Некоторые исследователи, например Джон Люси , Барбара Сандерс и Стивен Левинсон , оспаривали работу Берлина и Кея: она якобы не доказывает того, что лингвистический релятивизм в наименованиях цветов невозможен, так как в их работе существует ряд ни на чём не основанных допущений (например, что у всех культур действительно есть категория «цвета», которая может быть определена и сравниваться с той, которая существует в индоевропейских языках), а полученные ими данные они интерпретируют как раз на основе этих допущений. Другие исследователи, например Роберт Маклаури, продолжили изучение эволюции обозначений цветов в отдельных языках; Маклаури интересовало, возможна ли полная опись базовых обозначений цветов. Как Берлин и Кей, Маклаури обнаружил, что в этой семантической области лингвистический релятивизм не играет значительной роли. Он пришёл к тому же выводу, что и они: эта область во многом обусловлена биологическими параметрами цветового восприятия .

Лингвистический релятивизм вне науки

Гипотеза лингвистического релятивизма вдохновила многих на размышления о том, какое влияние сознательное манипулирование языком может оказывать на мышление.

Терапия и саморазвитие

Уже в то время как Сепир и Уорф формулировали идею лингвистического релятивизма, польско-американский инженер Альфред Коржибски независимо от них развивал свою теорию общей семантики, для того чтобы, используя влияние языка на мышление, максимизировать человеческие когнитивные способности. Концепция Альфреда Коржибски сформировалась под влиянием логической философии, такой как Principia Mathematica Бертрана Рассела и Альфреда Уайтхеда , также значительное влияние оказал «Логико-философский трактат » Людвига Витгенштейна . Хотя Альфред Коржибски не был знаком с трудами Сепира и Уорфа, ход его мысли имел нечто общее с идеями почитателя Уорфа Стюарта Чейза, который объединил интерес Уорфа к связи культуры и языка с программой Коржибски в своей популярной работе «Тирания слов». Независимо от Уорфа и Сепира, Коржибски описал базовые принципы своей теории, похожей на строгую версию гипотезы лингвистического релятивизма .

Искусственные языки

В своих произведениях некоторые авторы, например Айн Рэнд или Джордж Оруэлл , показали, как лингвистический релятивизм может быть использован в политических целях. В книге Рэнд описывается вымышленное коммунистическое общество, в котором индивидуализм был уничтожен: из языка было убрано слово «я». В книге же Оруэлла « » авторитарное государство создало язык «новояз », чтобы лишить людей возможности думать критически о правительстве. Многие вдохновились возможностью создания новых языков, которые сделают возможными новые и, возможно, лучшие способы мышления. Примером подобных языков, созданных для того, чтобы исследовать человеческий разум, является логлан , подробно разработанный Джеймсом Брауном, чтобы проверить гипотезу лингвистического релятивизма: можно ли сделать мышление более логичным, используя логичный язык.

Языки программирования

Гипотеза лингвистической относительности в культуре

Гипотеза играет важнейшую роль в процессе установления контакта с инопланетянами в фильме Прибытие (2016) . Согласно сюжету, особая форма письменной речи позволяет гептоподам по-другому воспринимать течение времени и фактически видеть одновременно прошлое, настоящее и будущее.

См. также

Примечания

Hill & Mannheim (1992)
Kennison, Shelia. Introduction to language development. - Los Angeles: Sage, 2013.
«The Sapir-Whorf hypothesis», in Hoijer 1954:92-105
Koerner, E.F.K."Towards a full pedigree of the Sapir-Whorf Hypothesis: from Locke to Lucy" Chapter in Pütz & Verspoor (2000 :17)"
Wolf & Holmes (2011)
Lee, Penny (1996), "The Logic and Development of the Linguistic Relativity Principle", The Whorf Theory Complex: A Critical Reconstruction , John Benjamins Publishing, с. 84, ISBN 978-1556196195
Penny Lee. 1996. The Whorf Theory Complex: A Critical Reconstruction. Amsterdam: J. Benjamins. p16
Ahearn, Laura, Living language: an introduction to linguistic anthropology (1. publ. ed.), Oxford: Wiley-Blackwell, с. 69, ISBN 9781405124416
Leavitt, John (2011), Linguistic Relativities: Language Diversity and Modern Thought , Cambridge, UK: Cambridge University Press, ISBN 978-0-521-76782-8
McComiskey, Bruce. Gorgias and the New Sophistic Rhetoric. Carbondale and Edwardsville: Southern Illinois University Press, 2001.
Gumperz & Levinson 1997:2
Trabant, Jürgen."How relativistic are Humboldts «Weltansichten»?" chapter in Pütz & Verspoor (2000)
Seuren 1998:180
Seuren 1998:181
Edward Sapir & Morris Swadesh (1946) American Indian Grammatical Categories. Word 2:103-112. Reedited for Dell Hymes in Language in Culture and Society, Harper and Row, 1964:100-107.
Sapir 1921: 213–4
Sapir 1921: 215
Vygotsky, L. (1934/1986). Thought and language. Cambridge, MA: MIT Press.
Lucy & Wertsch 1987
Pula 1992
See Carroll, J. B. 1956. Language, Thought, and Reality; Selected Writings of Benjamin Lee Whorf. Published jointly by Technology Press of MIT, John Wiley and Sons, Inc., Chapman and Hall, Ltd., London, 7.
Regna Darnell. 1990. Edward Sapir: linguist, anthropologist, humanist. Berkeley: University of California Press. p380-81.
Pullum 1991
Lenneberg 1953
Whorf, B. L. «The relation of habitual thought and behavior to language» in Carroll (ed.) 1956
Lee 1991, Lee 1996, Leavitt 2011:179-187, Lucy 1992b:286, Lucy 1996:43, Dinwoodie 2006
Lakoff (1987)
Brown and Lenneberg, 1954:455
Brown and Lenneberg, 1954:457
D’Andrade, Roy G. The Development of Cognitive Anthropology 1995: 185
Gumperz & Levinson 1997:3 & 6
Berlin & Kay 1969
Gumperz & Levinson 1997:6
Lucy (1992a)
Pinker (1994 :60)
Casasanto (2008), Lucy (1992a), Lakoff (1987)
Fishman, 1978
Fishman, 1982, p. 5
Seidner, Stanley S., Ethnicity, Language, and Power from a Psycholinguistic Perspective. Bruxelles: Centre de recherche sur le pluralinguisme, 1982.
Gentner, Dedre. Individuation, relativity, and early word development // Language Acquisition and Conceptual Development / Dedre Gentner, Lera Boroditsky. - Cambridge University Press, 2001. - P. 215–256. - ISBN 978-0-521-59659-6 .
Levinson, Stephen. Covariation between spatial language and cognition, and its implications for language learning // Language Acquisition and Conceptual Development / Melissa Bowerman and Stephen Levinson. - Cambridge University Press, 2001. - P. 566–588. - ISBN 978-0-521-59659-6 .
Hickmann, Maya. The relativity of motion in first language acquisition // Space in Languages: Linguistic Systems and Cognitive Categories / Maya Hickmann and Stéphane Robert. - John Benjamins Publishing, 2006. - P. 281–308. - ISBN 978-90-272-9355-8 .
Perlovsky, Leonid (2009). “Language and emotions: Emotional Sapir–Whorf hypothesis”. Neural Networks . 22 (5-6): 518-526.

Гипотеза лингвистической относительности является плодом деятельности многих ученых. Еще в античные времена о влиянии языка, которым пользуется человек при общении, на его мышление и мировоззрение говорили некоторые философы, в том числе и Платон.

Однако наиболее ярко эти идеи были представлены лишь в первой половине XX века в работах Сепира и Уорфа. Гипотеза лингвистической относительности, строго говоря, не может носить название научной теории. Ни Сепир, ни его студент Уорф не оформляли свои идеи в виде тезисов, которые возможно доказать в ходе исследований.

Две версии гипотезы лингвистической относительности

Данная научная теория имеет две разновидности. Первую из них принято именовать "строгой" версией. Приверженцы ее считают, что язык полностью определяет развитие и особенности мыслительной деятельности у человека.

Сторонники же другой, "мягкой" разновидности склонны полагать, что грамматические категории действительно влияют на мировоззренческие взгляды, но в гораздо меньшей степени.

На самом же деле ни профессор Сепир, ни его ученик Уорф никогда не разделяли свои теории, касающиеся корреляции мышления и грамматических структур, на какие-либо версии. В трудах обоих ученых в разное время появлялись идеи, которые можно отнести как к строгой, так и к мягкой разновидности.

Ошибочные суждения

Неправильным можно назвать и само название гипотезы лингвистической относительности Сепира - Уорфа, поскольку эти коллеги по Йельскому университету в действительности никогда не являлись соавторами. Первый из них лишь в краткой форме изложил свои идеи по данной проблеме. Его ученик Уорф более детально разработал эти научные предположения и подкрепил некоторые из них практическими доказательствами.

Материал для этих научных изысканий он находил, в основном изучая языки коренных народов американского континента. Разделение же гипотезы на две версии впервые предложил один из последователей этих лингвистов, которого сам Уорф считал недостаточно сведущим в вопросах языкознания.

Гипотеза лингвистической относительности в примерах

Следует сказать, что данной проблемой занимался еще учитель самого Эдварда Сепира - Баэс, который опроверг популярную в начале XX века в Соединенных Штатах Америки теорию о превосходстве одних языков над другими.

Многие лингвисты в то время придерживались данной гипотезы, которая говорила о том, что некоторые мало развитые народы находятся на столь низкой ступени цивилизации из-за примитивности средств общения, которыми они пользуются. Некоторые из приверженцев данной точки зрения даже рекомендовали запретить коренным жителям Соединенных Штатов Америки, индейцам, разговаривать на своих диалектах из-за того, что это, по их мнению, препятствует их образованию.

Баэс, который сам долгие годы изучал культуру аборигенов, опроверг предположение этих ученых, доказав, что не существует примитивных или высокоразвитых языков, так как любую мысль можно выразить посредством каждого из них. При этом будут использованы лишь другие Эдвард Сепир во многом был последователем идей своего учителя, однако придерживался мнения, что особенности языка в достаточной мере влияют на мировоззрение людей.

В качестве одного из аргументов в пользу своей теории он приводил следующую мысль. На земном шаре нет и не было двух достаточно близких друг другу языков, в которых можно было бы произвести равноценный оригиналу. А если явления описываются разными словами, то, соответственно, и мыслят представители разных народов тоже неодинаково.

В качестве доказательства своей теории Баэс и Уорф часто приводили следующий интересный факт: для обозначения снега в большинстве европейских языков существует одно-единственное слово. В наречии эскимосов это природное явление обозначается несколькими десятками терминов, в зависимости от цвета, температуры, консистенции и так далее.

Соответственно, представители этой народности севера воспринимают снег, выпавший только что, и тот, который лежит уже несколько дней, не как единое целое, а как обособленные феномены. В то же самое время большинство европейцев видят это природное явление как одно и то же вещество.

Критика

Попытки опровержения гипотезы лингвистической относительности в большинстве своем носили характер нападок на Бенджамина Уорфа из-за того, что тот не имел научной степени, а значит, по мнению некоторых, не мог заниматься исследованиями. Однако такие обвинения сами по себе являются некомпетентными. История знает множество примеров, когда великие открытия были совершены людьми, не имеющими отношения к официальной академической науке. В защиту Уорфа говорит и тот факт, что его учитель, Эдвард Сепир, признавал его труды и считал этого исследователя достаточно квалифицированным специалистом.

Гипотеза Уорфа о лингвистической относительности также подвергалась многочисленным нападкам его оппонентов из-за того, что ученый не проводит анализ, каким именно образом происходит связь между особенностями языка и мышлением его носителей. Многие из примеров, на которых базируются доказательства теории, похожи на анекдоты из жизни или имеют характер поверхностных суждений.

Случай на складе химикатов

При изложении гипотезы лингвистической относительности приводится в числе прочих и следующий пример. Бенджамин Ли Уорф, будучи специалистом в области химии, в юности работал на одном из предприятий, где находился склад горючих веществ.

Он был разделен на два помещения, в одном из которых находились емкости с а в другом точно такие же цистерны, но пустые. Рабочие завода предпочитали не курить возле отделения с полными бидонами, в то время как соседний склад не вызывал у них опасений.

Бенджамин Уорф, будучи специалистом-химиком, прекрасно знал о том, что большую опасность представляют как раз цистерны, не заполненные легковоспламеняющейся жидкостью, но содержащие остатки ее. В них часто образуются взрывоопасные испарения. Поэтому курение вблизи этих емкостей угрожает жизни рабочего персонала. По мнению ученого, любой из сотрудников был прекрасно осведомлен об особенностях этих химикатов и не мог не знать о грозящей опасности. Однако рабочие продолжали использовать в качестве курилки комнату, прилегающую к небезопасному складу.

Язык как источник иллюзий

Ученый долго размышлял над тем, что могло явиться причиной такого странного поведения работников предприятия. После продолжительных раздумий автор гипотезы о лингвистической относительности пришел к выводу о том, что персонал на подсознательном уровне ощущал безопасность курения вблизи ненаполненных цистерн из-за обманчивого слова "пустые". Это и повлияло на поведение людей.

Данный пример, помещенный автором гипотезы лингвистической относительности в одной из своих работ, не раз подвергался критике со стороны оппонентов. По мнению многих ученых, этот единичный случай не мог быть доказательством столь глобальной научной теории, тем более что причина неосмотрительного поведения рабочих коренилась, скорее всего, не в особенностях их языка, а в банальном пренебрежении нормами безопасности.

Теория в тезисах

Отрицательная критика гипотезы лингвистической относительности сыграла на пользу самой этой теории.

Так, наиболее рьяные оппоненты Браун и Леннеберг, которые обвиняли данный подход в отсутствии структурированности, выявили два основных его тезиса. Гипотезу лингвистической относительности кратко можно изложить следующим образом:

Грамматические и лексические особенности языков влияют на мировоззрение их носителей.
Язык определяет формирование и развитие мыслительных процессов.

Первое из этих положений легло в основу мягкой трактовки, а второе - строгой.

Теории мыслительных процессов

Рассматривая кратко гипотезу лингвистической относительности Сепира - Уорфа, стоит сказать о различных трактовках феномена мышления.

Некоторые психологи склонны рассматривать его как своеобразную внутреннюю речь человека, а соответственно, можно предположить, что оно тесно связано с грамматическими и лексическими особенностями языка.

Именно на этой точке зрения базируется гипотеза лингвистической относительности. Другие представители психологической науки склонны считать мыслительные процессы явлением, не подверженным влиянию каких-либо внешних факторов. То есть они протекают у всех человеческих существ абсолютно одинаково, а если и имеются какие-либо различия, то они не несут глобального характера. Такую трактовку данного вопроса называют иногда "романтическим" или "идеалистическим" подходом.

Эти названия применялись к данной точке зрения из-за того, что она является наиболее гуманистической и считает возможности всех людей равными. Однако в настоящее время большая часть ученого сообщества предпочитает первый вариант, то есть признает возможность влияния языка на некоторые особенности поведения и мировоззрения человека. Таким образом, можно сказать, что множество современных лингвистов придерживаются мягкой разновидности гипотезы лингвистической относительности Сепира - Уорфа.

Влияние на науку

Идеи о лингвистической относительности нашли отражение во многих научных трудах исследователей в различных областях знания. Эта теория вызывала интерес как у филологов, так и у психологов, политологов, искусствоведов, физиологов и многих других. Известно, что советский ученый был знаком с трудами Сепира и Уорфа. Знаменитый создатель одного из лучших учебных пособий по психологии написал книгу о влиянии языка на поведение человека, основываясь на исследованиях этих двух американских ученых из Йельского университета.

Лингвистическая относительность в литературе

Данная научная концепция легла в основу сюжетов некоторых литературных произведений, в том числе фантастического романа "Аполлон-17".

А в антиутопическом произведении классика британской литературы Джорджа Оруэлла "1984" герои разрабатывают специальный язык, на котором невозможно критиковать действия правительства. Данный эпизод романа тоже вдохновлен научными изысканиями, известными как гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа.

Новые языки

Во второй половине 20-го века некоторыми лингвистами были предприняты попытки создания искусственных языков, каждый из которых был предназначен для какой-либо конкретной цели. Например, одно из таких средств общения предназначалось для наиболее результативного логического мышления.

Все средства данного языка были разработаны для того, чтобы обеспечить людям, говорящим на нем, возможность точного построения умозаключений. Другое творение лингвистов предназначалась для общения между представительницами прекрасного пола. Создателем этого языка также является женщина. По ее мнению, лексические и грамматические особенности и ее творения дают возможность наиболее ярко выражать мысли дам.

Программирование

Также достижениями Сепира и Уорфа многократно пользовались создатели компьютерных языков.

В шестидесятые годы 20-го века гипотеза лингвистической относительности подверглась сильнейшей критике и даже осмеянию. Вследствие этого интерес к ней пропал на несколько десятилетий. Однако в конце 80-х годов ряд американских ученых вновь обратили внимание на забытую концепцию.

Одним из этих исследователей был известный лингвист Джордж Лакофф. Один из его монументальных трудов посвящен исследованию такого средства художественной выразительности, как метафора в условиях различных грамматик. В своих трудах он опирается на сведения об особенностях культур, в которых функционирует тот или иной язык.

Можно с уверенностью сказать, что гипотеза лингвистической относительности актуальна и сегодня, и на ее основе и в настоящее время делаются открытия в области языкознания.

» Теория Сепира-Уорфа

Теория лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Фрагмент книги Поляков С. Э. Концепты и другие конструкции сознания. - СПб.: Питер, 2017

Разные этносы могут по-разному концептуализировать одну и ту же грань реальности. Данное обстоятельство оказывает влияние на коммуникацию.

В чем конкретно может выражаться разная концептуализация одного и того же аспекта реальности? Э. Сепир (2003, с. 153-155) разъясняет это на примере вербальной репрезентации падающего камня. В английском языке для этого используются два концепта (и понятия) - the stone и falls («камень» и «падает»). Причем англичане обязательно указывают (что не делают многие другие народы), конкретный это камень или камень вообще, обязательно выражают единственное число объекта и определяют время его падения. Автор демонстрирует, что данная форма концептуализации далеко не единственная.

Немцы и французы (как, кстати, и русские - Авт.) присваивают камню категорию рода. Индейцы чиппева указывают, что камень является неодушевленным объектом. Индейцы квакиутль делают утверждение, одинаково применимое и к одному, и к нескольким камням, а также указывают, видим или невидим камень для говорящего и к кому он ближе - к говорящему, адресату речи или к какому-то третьему лицу. Китаец обходится минимальным утверждением - stone fall («камень падать»).

Э. Сепир (с. 153–155) подчеркивает, что различия в концептуализации могут показаться несущественными, так как во всех рассмотренных языках реальность концептуализируется с помощью двух концептов, репрезентирующих камень и его действие - падение. Однако эта, казалось бы, единственная возможность концептуализации, как считает Э. Сепир, - лишь иллюзия. В языке нутка падение камня вообще концептуализируется совершенно по-другому. В нем используется слово - глагольная форма, состоящая из двух главных элементов. Первый обозначает общее движение или положение камня или камнеподобного предмета, а второй - направление вниз. Некоторое представление о выражении, существующем в языке нутка, может создать выдуманный глагол to stone («камнить»).

Соответственно, предложение the stone falls («камень падает») может быть передано в языке нутка посредством чего-то вроде it stones down («камнит вниз»). Таким образом, по словам автора, нутка используют концепты, принципиально отличающиеся от привычных нам. И они не испытывают никаких затруднений при описании падения камня, хотя в их языке вместо привычных нам концептов, репрезентирующих определенный вид предметов и специфический вид движения, используются концепты, репрезентирующие обобщенное движение некоторого класса объектов и его конкретное направление.

Хочу обратить внимание, что Э. Сепир демонстрирует нам различия в концептуализации чувственно воспринимаемых людьми предметов. Следовательно, даже при наличии у людей сходных чувственных предпонятий, в данном случае - модели-репрезентации падающего камня, вербальная модель этого процесса может заметно различаться в разных культурах. Что же тогда говорить о возможных вариантах концептуализации реальности, совершенно недоступной восприятию?

Он (1993а, с. 273–274) приводит еще один поучительный пример разной концептуализации, которая определяется интересом людей к тем или иным реалиям. Мы разграничиваем понятия луна и солнце, но есть немало индейских племен, которых вполне устраивает одно общее понятие, а точная референция объекта возможна лишь через контекст. Если же мы попытаемся возражать, что такое неопределенное обозначение не отражает естественные природные различия, индеец вполне может указать нам на столь же неопределенный характер нашего слова «сорняк» по сравнению с его собственным очень точным «растительным» словарем. Автор констатирует, что наличие или отсутствие определенных концептов (и их обозначений в языке), репрезентирующих какие-то объекты или явления, связано с тем, насколько важны для людей те или иные аспекты реальности.

Э. Сепир (с. 258) делает вывод об относительности понятий, которую скрывает от нас наше наивное представление о единственно возможной форме объективного понимания природы опыта, представленной именно в нашем языке. Поэтому его теорию называют теперь «гипотезой лингвистической относительности». Э. Сепир (там же) указывает, что мы живем не только в материальном и социальном мирах, как это принято думать, но все мы находимся и во власти языка своего общества. По его словам, представление о том, что человек ориентируется в мире без помощи языка, а язык - всего лишь случайное средство решения задач мышления и коммуникации, - это иллюзия. Наш реальный мир неосознанно строится нами на основе языковых привычек нашей социальной группы. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а отнюдь не один мир с навешанными на него разными ярлыками.

Э. Сепир (с. 261) отмечает, что даже, например, понимание простого стихотворения предполагает не только знание составляющих его слов, но и понимание всего образа жизни данного общества, отражающегося в словах и раскрывающегося в оттенках их значения. Даже восприятие человека зависит от наличия определенных социальных шаблонов, называемых словами. Именно наличие конкретных слов в языке людей привлекает их внимание к определенным аспектам окружающего мира, а отсутствие таких слов не позволяет эффективно репрезентировать некоторые его детали.

Автор прав в том смысле, что люди, живущие в обществах, не имеющих в своих языках детальной терминологической дифференциации каких-то аспектов реальности, например, не смогут в процессе своей коммуникации обозначать и различать особенности этих аспектов. Более того, они не будут даже обращать внимание на данные особенности и выделять их различия. Из этого, впрочем, отнюдь не следует, что представители данных обществ не в состоянии воспринять такие различия. Они вполне могут это сделать, если предложить им иную концептуализацию реальности, введя в их лексикон новые слова.

Примерно о том же говорит и Дж. Келли, утверждая, что «система истолкования устанавливает пределы возможностям восприятия и понимания. Конструкты каждого человека являются регуляторами-ограничителями его перспективы» (2000, с. 168).

Развивая идеи Э. Сепира, Б. Уорф пишет, что мы «расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного языкового коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка» (1960, с. 174).

Данное соглашение вместе с языком достается нам по наследству от наших предков. Б. Уорф продолжает обсуждение проблем, поднятых Э. Сепиром. Он тоже говорит о новом принципе относительности, «который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину Вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем» (2003, с. 210).

Из высказываний Э. Сепира многие исследователи в последующем сделали не совсем те выводы, которые, как мне кажется, он имел в виду. Они постарались опровергнуть тот факт, что, как говорит Э. Сепир, «мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» (1993а, с. 261).

Исследователи, не поддерживающие теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа, основываются на неправильно трактуемых результатах экспериментов Б. Берлина и П. Кея (B. Berlin, P. Kay, 1968) и их последователей, подробно исследовавших концептуализацию цветового спектра в этнических разных группах населения Земли. Чтобы не перегружать текст книги, я вынес в примечание (см. Этнические особенности концептов, репрезентирующих цвета спектра)

Отвергая теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа, Б. Берлин и П. Кей приводят в качестве доказательства ее ошибочности отсутствие влияния разной концептуализации цвета на восприятие разного цвета у носителей разных языков. Но вот тут-то и возникают вопросы, так как модель, которую изучают авторы, непригодна для исследования лингвистической относительности. Исследование влияния этноспецифических концептов, репрезентирующих конкретные цвета, на цветовое восприятие у представителей разных этносов не могло опровергнуть теорию лингвистической относительности, потому что исследователями была выбрана неадекватная для заявленных целей и задач модель.

Каждый цвет репрезентируется в сознании собирательной моделью репрезентацией множества поверхностей, имеющих данный цвет. Наличие или отсутствие достаточного количества слов, обозначающих цвета в языке конкретного этноса, не влияет на образование этих собирательных моделей-репрезентаций. Концепты - собирательные модели-репрезентации многих одинаково окрашенных поверхностей, репрезентирующие конкретный цвет, конституируются чувственно. При этом биологическая способность представителей этноса воспринимать конкретные цвета не зависит от наличия или отсутствия в их языке обозначающих данные цвета слов. Она зависит лишь от биологических особенностей зрительного анализатора и «реальности в себе».

Независимо от того, создаст ли отдельный этнос концепт и соответствующее слово, обозначающее конкретный цвет, представители данного этноса, как и все прочие люди, способны воспринимать любой цвет, так как у них, как и у всех людей, есть сходные качества зрительного анализатора, обеспечивающие им такую возможность. Представители этноса, не имеющего, например, слова «оранжевый» в своем лексиконе и соответствующего концепта, репрезентирующего оранжевый цвет, не смогут выделять этот цвет в процессе своей коммуникации и обсуждать его между собой. Но они способны воспринимать данный цвет и выделять его среди прочих, если им предоставить соответствующее обозначающее слово и научить их выделять этот цвет.

Оппоненты т. Сепира и Б. Уорфа исходили из того, что специфическая концептуализация, присущая конкретным языкам, должна влиять на особенности человеческого восприятия. Следовательно, если у этноса нет понятия, обозначающего определенный цвет, его представители не должны такой цвет воспринимать. Они, однако, не учли того, что специфическая концептуализация, конечно, влияет, но не столько на восприятие, сколько на «видение», то есть на понимание воспринятого. Она не меняет биологические процессы восприятия. Она скорее влияет на избирательность человеческого восприятия, на то, что именно человек в первую очередь воспринимает, на что он обращает внимание и что игнорирует в процессе своего восприятия, а тем более в процессе последующей коммуникации с представителями своего этноса.

Очевидно, что специфическая концептуализация не влияет на биологические основы восприятия, которые очень сходны у всех людей, и если человек способен видеть красное или зеленое, то он их видит вне зависимости от того, есть ли в его языке слова, обозначающие соответствующие концепты. Другое дело, что один этнос имеет такие слова, то есть использует благодаря своему языку соответствующие концепты, а также дифференцирует эти цвета и обсуждает их в процессе коммуникации, тогда как другой не выделяет и не дифференцирует. Следовательно, для другого этноса этих цветов как бы и нет в реальности, то есть его представители «не видят» данные цвета, хотя и способны легко их увидеть.

Оппоненты теории Сепира - Уорфа пытаются доказать ее ошибочность, ссылаясь на то, что люди, принадлежащие к разным этническим группам, в том числе те, в языке которых нет обозначений для многих цветов, способны воспринимать эти цвета. Однако из этой теории совсем не следует, будто конкретный язык способен менять биологические основы человеческого восприятия. Язык меняет лишь нашу готовность выделять в воспринятом те или иные сущности и нашу возможность оперировать ими в процессе коммуникации. Язык способен менять возможности человеческого восприятия только за счет расширения или, наоборот, сужения области понимания человеком воспринятого.

Чтобы заметить сущности (предметы, конкретный цвет и т. д.) и потом оперировать ими, нам недостаточно просто их чувственно репрезентировать. Их надо еще и обозначить. Только после того, как кто-то первым выделит некую сущность в потоке воспринимаемого и обозначит ее, остальные люди тоже приобретают возможность ее выделять и воспринимать в качестве особого предмета, цвета, запаха и т. д.

Следовательно, мало иметь способность к восприятию разного цвета, общую для всех людей. Чтобы обладать способностью не только воспринимать, но и выделять цвета и оперировать ими, надо иметь в своем языке еще и их обозначения. Говоря метафорически, чтобы поймать рыбу, мало иметь руки (биологические способности к восприятию), надо иметь удочку и навыки рыболова (созданные обществом концепты и слова). Обозначить цвета можно только с помощью определенных слов (и их образов).

Именно в этом заключается важнейшая роль языка в человеческом восприятии, так как можно воспринимать, но не «видеть», то есть не дифференцировать сущности в воспринятом и, следовательно, не мыслить о них. Можно поэтому только подтвердить абсолютную правоту Э. Сепира и Б. Уорфа в том, что концептуализация окружающего мира целиком и полностью определяет наше миропонимание. Сама же концептуализация проявляется, закрепляется и передается новым поколениям в усваиваемом ими языке общества.

Каждый этнос более детально концептуализирует сущности, играющие в его жизни важную роль. Б. Г. Кузнецов (2010, с. 26) пишет, что у лапландцев, например, 20 названий для льда и 41 - для снега. К. А. Свасьян (2010а, с. 187) сообщает, что Гаммер-Пургшталл насчитал в арабском 5744 наименования, имеющих отношение к верблюдам.

По словам Дж. Лакоффа (2004, с. 245), любой человек (моряк, плотник, швея и т. д.), обладающий специальными знаниями в какой-либо области, располагает большим словарем, отражающим специфику данной области. Соответственно, и люди, принадлежащие к специфической культуре, приобретают больший словарь специфических терминов. Это свидетельствует лишь о том, что люди могут иметь различные высоко структурированные области опыта, что не мешает им иметь общие со всеми другими людьми языковые способности и способности концептуализации.

П. Фейерабенд (2007, с. 226) пишет, что с большой симпатией относится к концепции, предвосхищенной Ф. Бэконом и изящно сформулированной Б. Уорфом, утверждающей, что языки и схемы реакций, содержащиеся в них, не просто представляют собой инструменты для описания событий (фактов и положений дел), а являются также формообразующими матрицами событий (фактов и положений дел). Что их «грамматика» содержит всеобъемлющее воззрение на мир, общество и положение в нем человека, которое оказывает влияние на мышление, поведение и восприятие людей.

Негативное отношение многих исследователей к теории лингвистической относительности во многом обусловлено небрежностями, которые можно обнаружить в работах даже выдающихся исследователей. Т. Кун, например, пишет: «Существа с одинаковым биологическим оснащением могут воспринимать мир, по-разному структурированный их языками, поэтому они не смогут общаться между собой. Даже когда индивиды одновременно входят в разные языковые сообщества (то есть владеют несколькими языками), они по-разному воспринимают мир, переходя от одного языка к другому» (2014, с. 141).

Понятно, что автор не имел в виду принципиальную неспособность представителей разных этносов общаться между собой, а хотел лишь подчеркнуть трудности в их коммуникации, обусловленные разной концептуализацией реальности, характерной для их языков, но что сказано, то сказано…

Большинство исследователей все же склонны осторожно принимать теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа. Эту позицию выражает, например, Н. Г. Комлев, который пишет, что современная наука отвергает оба экстремальных решения - и то, что язык целиком детерминирует мировоззрение, и то, что мировоззрение людей не зависит от их языка (1992, с. 108).

Подводя итог краткому рассмотрению теории лингвистической относительности Сепира - Уорфа, следует отметить ее несомненную ценность применительно главным образом к вербальным концептам, репрезентирующим недоступную восприятию реальность. Тем не менее особенности концептуализации реальности, безусловно, влияют на специфику понимания представителями разных этносов даже доступной их восприятию реальности.

В конечном счете на формирование этноспецифической глобальной репрезентации реальности влияют и общие для всех людей Земли их психофизиологические способности и уникальные для каждого народа варианты вербальной концептуализации реальности, связанные с конкретным языком. При этом наличие общей психофизиологии и сходство среды обитания позволяет представителям разных обществ легко усваивать вместе с чужим языком иные варианты концептуализации реальности.

См. также:

Лингвистическая относительность: как наш язык влияет на то, что мы видим

Гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Блинов А.К.

Итак, каково же соотношение детерминированности, конвенциональности каузальности значений - или каков характер их детерминированности или каузальности? Где пределы их альтернативности? Чем они определяются?

Гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа представляет - здесь следует согласиться с Дэвидсоном - один из наиболее ярких примеров теорий конвенциональности значения, исходящих из противопоставления концептуальной схемы, на использовании которой основано описание, и наполняющего схему содержания "внешнего" мира, трансцендентного описанию.

1. Эпистемологические основания концепции лингвистической относительности

Гипотеза Сепира - Уорфа непосредственно связана с этнолингвистическими исследованиями американской антропологической школы. Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные представления, с одной стороны, и структура языка - с другой, имели у американских индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться исследователям в подобных областях. Это обстоятельство, по общепринятому мнению, и вызвало к жизни в американском структурализме представления о прямой связи между формами языка, культуры и мышления.

В основу гипотезы лингвистической относительности легли две мысли Эдварда Сепира:

Язык, будучи общественным продуктом, представляет собой такую лингвистическую систему, в которой мы воспитываемся и мыслим с детства. В силу этого мы не можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, причем язык является не только побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления, но наш "мир" строится нами бессознательно на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе, те или другие явления в зависимости от языковых навыков и норм своего общества.

В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды различные группы могут иметь разные языковые системы. Не существует двух настолько похожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражают такую же общественную действительность. Миры, в которых живут различные общества, - это различные миры, а не просто один и тот же мир, которому приклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится своеобразный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем больше различаются между собой языки.

Речь здесь идет об активной роли языка в процессе познания, о его эвристической функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следовательно, на наш опыт: общественно сформировавшийся язык в свою очередь влияет на способ понимания действительности обществом. Поэтому для Сепира язык представляет собой символическую систему, которая не просто относится к опыту, полученному в значительной степени независимо от этой системы, а некоторым образом определяет наш опыт. Сепир, по наблюдению Дэвидсона, следует в направлении, хорошо известном по изложению Т. Куна, согласно которому различные наблюдатели одного и того же мира подходят к нему с несоизмеримыми системами понятий. Сепир находит много общего между языком и математической системой, которая, по его мнению, также регистрирует наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформляется в независимую понятийную систему, предусматривающую всякий возможный опыт в соответствии с некоторыми принятыми формальными ограничениями... (Значения) не столько обнаруживаются в опыте, сколько навязываются ему, в силу тиранического влияния, оказываемого языковой формой на нашу ориентацию в мире .

Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф проверяет их на конкретном материале языка и культуры хопи и в результате формулирует принцип лингвистической относительности.

Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категориями и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию...

Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными... Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем .

Уорф придал более радикальную формулировку мыслям Сепира, полагая, что мир представляет собой калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашей языковой системой. Так, условия жизни, культура и прочие общественные факторы воздействовали на языковые структуры хопи, формировали их и в свою очередь подвергались их влиянию, в результате чего оформлялось мировоззрение племени.

Между культурными нормами и языковыми моделями существуют связи, но не корреляции или прямые соответствия... Эти связи обнаруживаются не столько тогда, когда мы концентрируем внимание на чисто лингвистических, этнографических или социологических данных, сколько тогда, когда мы изучаем культуру и язык... как нечто целое, в котором можно предполагать взаимозависимость между отдельными областями .

Но главное внимание Уорф уделяет влиянию языка на нормы мышления и поведения людей. Он отмечает принципиальное единство мышления и языка и критикует точку зрения "естественной логики", согласно которой речь – это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формированием, а различные языки - это в основном параллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и поэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутся важными .

Согласно Уорфу, языки различаются не только тем, как они строят предложения, но также и тем, как они членят окружающий мир на элементы, которые являются единицами словаря и становятся материалом для построения предложений. Для современных европейских языков, которые представляют собой одну языковую семью и сложились на основе общей культуры (Уорф объединяет их в понятии "общеевропейский стандарт" - S АЕ), характерно деление слов на две большие группы - существительное и глагол, подлежащее и сказуемое. Это обусловливает членение мира на предметы и их действия, но сама природа так не делится. Мы говорим: "молния блеснула"; в языке хопи то же событие изображается одним глаголом r е h р i - "сверкнуло", без деления на субъект и предикат.

В языках SAE одни слова, обозначающие временные и кратковременные явления, являются глаголами, а другие - существительными. В отличие от них в языке хопи существует классификация явлений, исходящая из их длительности. Поэтому слова "молния", "волна", "пламя" являются глаголами, так как все это события краткой длительности, а слова "облако", "буря" – существительные, так как они обладают продолжительностью, достаточной, хотя и наименьшей, для существительных.

В то же время в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений. Таким образом, определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п. исходя из природы невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка .

Языки SAE обеспечивают искусственную изоляцию отдельных сторон непрерывно меняющихся явлений природы в ее развитии. Вследствие этого мы рассматриваем отдельные стороны и моменты развивающейся природы как собрание отдельных предметов. "Небо", "холм", "болото" приобретают для нас такое же значение, как "стол", "стул" и др. Вопрос, таким образом, заключается в следующем:

от чего зависит тип деления?

почему мы классифицируем мир именно таким, а не иным способом?

Уорф утверждает не то, что членение явлений мира свойственно лишь языкам S АЕ, а то, что у языков, сильно отличающихся друг от друга, различна также система анализа окружающего мира, различен тип деления на изолированные участки. Он усиливает свой тезис тем, что подчеркивает влияние языковых норм не только на процесс мышления, но и на восприятие людьми внешнего мира. Это положение явно сформулировано Сепиром и взято в качестве эпиграфа в одной из работ Уорфа:

Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения .

Уорф исследует, каким образом категории пространства и времени фиксируются в языках S АЕ и хопи, и приходит к выводу, что хопи не знает такой категории времени, которая свойственна нашим языкам, тогда как категория пространства сходна в обоих случаях. Наш язык не склонен проводить различия между выражениями "десять человек" и "десять дней", хотя такое различие есть: мы можем непосредственно воспринимать десять человек, но сразу воспринимать десять дней мы не можем. Это воображаемая группа, в отличие от "реальной" группы, которую образуют десять человек. Такие термины, как "лето", "зима", "сентябрь", "утро", "рассвет", также образуют множественное число и исчисляются подобно тем существительным, которые обозначают предметы материального мира. Уорф считает, что в этом отражаются особенности нашей языковой системы, и называет такое явление "объективацией", поскольку здесь временные понятия утрачивают связь с субъективным восприятием времени как "становящегося все более и более поздним" и объективируются как исчисляемые количества, т.е. отрезки, состоящие из отдельных величин, в частности длины, так как длина может быть реально разделена на дюймы. "Длина", "отрезок" времени мыслятся в виде одинаковых единиц, подобно, скажем, такой актуальности, как ряд бутылок .

Сравнивая выражение времени в языках S АЕ с хопи, Уорф отмечает, что множественное число и количественные.числительные в языке племени хопи употребляются только для обозначения тех предметов, которые образуют или могут образовать реальную группу. Такое выражение, как "десять дней", не употребляют. Эквивалентом его может служить выражение, указывающее на процесс счета, а счет ведется с помощью порядковых числительных. Выражение "они пробыли десять дней" превращается в языке хопи в "они прожили до одиннадцатого дня" или "они уехали после десятого дня". Этот способ счета не может применяться к группе различных предметов, даже если они следуют друг за другом, ибо и в таком случае они могут объединяться в группу. Однако он применяется по отношению к последовательному появлению одного и того же человека или предмета, не способных объединиться в группу. "Несколько дней" воспринимается не как несколько людей, к чему склонны, по мнению Уорфа, наши языки, а как последовательное появление одного и того же человека . Уорф считает необоснованным тот взгляд, согласно которому хопи, знающий только свой язык и идеи, порожденные культурой своего общества, должен иметь те же самые понятия времени и пространства, которые имеем мы и которые вообще считаются универсальными.

Понятие "времени", свойственное языкам S АЕ, и понятие "длительности" у хопи, по мнению Уорфа, различны. Вместе с тем он настойчиво подчеркивает, что особенности языка хопи нисколько не препятствуют им правильно ориентироваться в окружающем мире. Более того, по его мнению, этот язык ближе к современной науке - теории относительности и квантовой механике, - чем индоевропейские языки, которые дают возможность воспринимать вселенную как собрание отдельных предметов, что наиболее характерно для классической физики и астрономии.

В работах Уорфа рассматриваются главным образом фундаментальные представления - категории субстанции, времени, пространства, т.е. как раз те, которые, как можно предположить без привлечения дополнительных допущений, с наибольшей вероятностью должны были бы являться общими для всех людей. Поэтому, когда языки фиксируют в своих элементах понятия субстанции, времени и пространства, то в этих элементах исследователь с наибольшей вероятностью может обнаружить общее содержание.

Уместный здесь вопрос может быть сформулирован так: о чем идет речь в таком обсуждении - о категориальной структуре человеческого мышления или о конкретном содержании соответствующих понятий? Если мы считаем, что категории являются формами мышления, то должны будем признать, что у нас нет оснований считать возможным "непредметное" мышление, не связанное с представлениями о предмете и его свойствах (которые навязываются нам категориями субстанции и акциденции). Точно так же вряд ли возможен естественный язык, лишенный всяких выразительных средств, позволяющих мыслить в немкачественно-количественные или пространственно-временные характеристики предметов. Единственный пункт в работах Уорфа, ставящий под сомнение "предметность" мышления, - утверждение, что в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений, - оставляет много неясностей. Сепир, напротив, настаивал на универсальности этого деления:

Какой бы неуловимый характер ни носило в отдельных случаях различение имени (существительного) и глагола, нет такого языка, который вовсе бы пренебрегал этим различением. Иначе обстоит дело с другими частями речи. Ни одна из них для жизни языка не является абсолютно необходимой .

Итак, исследования Уорфа ставят под вопрос всеобщность категорий мышления как форм связинекоторого мыслительного содержания.

2. Конвенциональность грамматики

Грамматические значения языковых единиц оказываются, с такой точки зрения, связаны с "членением" мира с помощью грамматических категорий. Например, в английском языке слово "волна" - существительное, а в языке хопи - глагол. Оно принадлежит к разным грамматическим категориям, и тем самым язык в первом случае "принуждает" нас рассматривать волну как предмет, а во втором - как действие. Ответить на вопрос "что такое волна - предмет или действие?" без обращения к грамматическим категориям того или иного конкретного языка, по мнению Уорфа, невозможно. В этом выводе, который он обобщает до значения принципа, и заключается, очевидно, суть всей концепции.

Рассмотрим вопрос о роли грамматических категорий и связанных с ними грамматических значений.

В лингвистике принято различать грамматические и неграмматические значения, например, следующим образом. Значение называется грамматическим, если в данном языке оно выражается обязательно, т. е. всякий раз, когда в высказывании появляется элемент, значение которого может сочетаться с данным грамматическим значением; причем такие элементы образуют в языке большие классы и поэтому появляются в текстах достаточно часто. Если же некоторое значение выражается не обязательно и не появляется в текстах достаточно часто, то оно считается неграмматическим. С этой точки зрения значение числа в русском языке является грамматическим, так как всякое существительное обязательно имеет показатель числа - единственного или множественного. Грамматические правила русского языка вынуждают нас выражать это значение, независимо от того, считаем ли мы его существенным для сообщения или нет. Напротив, в китайском языке значение числа является неграмматическим: оно остается невыраженным, если нет нужды специально указывать число предметов, о которых идет речь. Значения, являющиеся грамматическими в одном языке, могут быть неграмматическими в другом. Более того, в соответствии с правилами того или ингого языка может происходить принудительная категоризация грамматических значений.

Можно предположить, что не всякое значение может быть грамматическим, так как трудно представить себе язык, в котором, скажем, различие между иволгой и сойкой выражалось бы грамматически. Обычно в качестве грамматических, т.е. подлежащих обязательному выражению, выступают более или менее абстрактные значения (времени, числа, деятеля, объекта, причины, цели, контакта, обладания, знания, ощущения, модальности, реальности, потенциальности, возможности, умения и т. п.). С лингвистической точки зрения представляют интерес те значения, которые хотя бы в некоторых языках являются грамматическими: именно они "входят" в структуру языка (правила кодирования сообщений), независимо от того, являются ли они в данном языке грамматическими или нет .

Считается, что язык тем совершеннее, чем меньше доля выражаемой в высказывании обязательной информации, вынуждаемой исключительно правилами кодирования, а не существом сообщаемого. Разбирая латинскую фразу illa alba femina quae venit ("та белая женщина, которая приходит"), Э. Сепир указывает, что логически только падеж требует в ней выражения; остальные грамматические категории или совершенно не нужны (род, число в указательных и относительных словах, в прилагательном и глаголе), или же не относятся к существу синтаксической формы предложения (число в существительном, лицо и время) . Еще менее совершенен в этом отношении язык нутка. Грамматический строй этого языка вынуждает говорящего каждый раз, когда он упоминает кого-либо или обращается к кому-либо, указывать, является ли это лицо левшой, лысым, низкорослым, обладает ли оно астигматизмом и большим аппетитом. Язык нутка заставляет говорящего мыслить все эти свойства совершенно независимо от того, считает ли он соответствующую информацию существенной для своего сообщения или нет.

Глагольная система языка навахо резко отличается от обычной в европейских языках системы обилием категорий, описывающих все аспекты движения и действия. Грамматические категории навахского глагола заставляют классифицировать в качестве разных объектов движение одного тела, двух тел, более чем двух тел, а также движение тел, различных по форме и распределению в пространстве. Даже предметные понятия выражаются не прямо, но через глагольную основу, и поэтому предметы мыслятся не как таковые, а как связанные с определенным видом движения или действия .

В этой связи можно допустить, что различие между иволгой и сойкой могло бы выражаться и с помощью грамматических значений. Если бы какое-нибудь племя знало только эти два вида птиц (или, по крайней мере, не очень большое их число), то в системе языка этого племени могли бы существовать такие глагольные окончания, одно из которых относило бы глагол ("летит", "сидит", "клюет") к иволге, другое – к сойке, а третье – ко всем остальным птичкам или вообще предметам. В этом случае говорящий не мог бы сказать "летит", не указывая в то же время, что летит: иволга, сойка или что-либо третье - так же, как в русском языке мы не можем сказать "читал", не указывая одновременно, относится ли данное сообщение к существу мужского, женского или среднего рода: читал – читала – читало.

Рассмотренный пример свидетельствует в пользу того, что в принципе любые лексические различия могут быть выражены с помощью грамматических категорий и тем самым представлены в качестве грамматических значений в каком-либо - пусть лишь возможном - языке. Безотносительно к языку нельзя указать никакой границы между лексическими и грамматическими значениями.

Итак, язык, которым мы пользуемся и из круга которого можем выйти, лишь попадая в другой круг, предписывает нам соответствующую систематизацию и категоризацию мира. С такой точки зрения, языковая система априорна: она призвана организовать "калейдоскопический поток впечатлений"; синтез этого "чувственного многообразия" с языковой формой дает нам картину мира, которая может быть сходна с другими картинами только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем:

Определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п., исходя из [их] природы, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка .

Грамматические категории и соответствующие им значения более консервативны и изменяются гораздо медленнее, чем лексика. Это приводит к тому, что новое содержание, зафиксированное в лексических значениях языковых единиц, начинает противоречить грамматическим значениям с которыми оно оказывается связанным. Мы, например, знаем, что молния - это не предмет, подобно столу, стулу и т. д., и тем более сама по себе она не имеет никаких родовых признаков, хотя слово "молния" в русском языке - существительное женского рода. Так, одни грамматические категории кажутся нам совершенно "искусственными", не соответствующими ничему в реальности, как, например, категория рода имен существительных для неодушевленных предметов в русском языке, другие же - "естественными", указывающими на способы существования внешней реальности: категория числа, категория времени для глагольных форм и т. д.

Современному обыденному сознанию свойственно отличать реальную действительность от мыслимой и параллельно этому - лексические значения (понятийный состав мышления) от грамматических форм их выражения. Но таким обыденное сознание было не всегда. Например, древний грек еще почти не отличал своего мышления от реального существования, самого себя от природы вообще: миф был для него целостной, окончательной, реально существующей действительностью. Что же касается понятия и слова, то даже в гораздо более поздние времена их неразличимость, единство, доходящее до полного тождества, находило свое выражение в термине????? , не имеющем точного аналога в современных европейских языках. Грамматические характеристики слова не отличались от его понятийного содержания и вместе с этим последним переносились на реальную вещь. В определенном отношении можно сказать, что некоторые грамматические категории современных языков являются памятниками минувших эпох в развитии человеческого сознания. Так, например, категория рода имен существительных может рассматриваться, по-видимому, как рудимент анимистического сознания наших предков, которым физические предметы представлялись одушевленными существами. Лексические и грамматические значения дополняют друг друга и только в своем единстве образуют картину мира, фиксируемую в данном языке. С этой "дополнительностью" мы сталкиваемся при переводах с одного языка на другой: одна и та же информация в одних языках фиксируется в лексических, а в других - в грамматических значениях (например, перевод с русского языка на китайский влечет трансформацию грамматических значения числа в лексические).

3. Конвенциональность лексики

Наибольшее внимание конвенциональности лексики уделяют представители современного неогумбольдтианства, сторонники так называемой теории семантических полей - Л.Вайсгербер, Й.Трир и др.; с их точки зрения, лексический состав языка представляет собой классификационную систему, сквозь призму которой мы только и можем воспринимать окружающий мир, несмотря на то, что в природе самой по себе соответствующие подразделения отсутствуют. Содержащаяся в языке классификационная система вынуждает нас выделять в окружающем мире такие предметы, как "плод", "злак", и противопоставлять их "сорняку" с точки зрения их пригодности для человека. Мы выделяем "плод" и "злак" и противопоставляем их "сорняку" не потому, что сама природа так делится, а потому, что в этих понятиях зафиксированы различные способы, правила нашего поведения. Ведь по отношению к сорняку мы поступаем отнюдь не так, как к злаку. Это различие в способах нашего действия, зафиксированное словом, определяет и наше видение мира, и наше будущее поведение. Например, Уорф приводит ситуацию, в которой слово "пустой", примененное к порожним бензиновым цистернам, определяло неосторожное обращение с огнем работавших поблизости людей, хотя эти цистерны более огнеопасны из-за скопления в них паров бензина, чем наполненные.

Тезис о существовании в языке более или менее специфической классификационной системы обычно не вызывает возражений; вопрос в том, насколько велико влияние языка и содержащейся в нем классификационной системы на восприятие мира. Где доказательства тому, что от той или иной терминологии зависит, например, восприятие цвета? Как показали исследования самых разнообразных языков, спектр "распределяется" различными языками по-разному.

Проблема влияния лексики на восприятие содержит в себе минимум два вопроса:

может ли человек воспринимать те явления, свойства - например, цвета - для которых в его родном языке нет специальных слов?

оказывает ли лексика языка влияние на восприятие этих явлений на практике, в повседневной жизни?

Количество названий цветов, а также их распределение по различным частям спектра в различных языках зависит в первую очередь от практической заинтересованности в различении цветов и в их обозначении, от частоты, с которой те или иные цвета встречаются во внешнем мире. Если, например, разбить цвета на три группы (ахроматические, красно-желтые и зелено-синие), то окажется, что в русском (как и в немецком, английском, французском языках) названий для хроматических цветов больше, чем для ахроматических, а для красно-желтой группы больше, чем для зелено-синей, в ненецком же языке названия распределены по всем этим группам равномерно. Одно из объяснений сравнительно высокого уровня развития в ненецком языке названий для ахроматических, а также для зеленых и синих цветов можно искать в практической значимости различения соответственных окрасок в условиях жизни на Крайнем Севере. И наоборот, объясняя причину отсутствия в языке африканского племени аранта особого слова для обозначения синего цвета, указывают, что в окружающей людей этого племени природе, за исключением неба, нет синего цвета. Слово, обозначающее желтый и зеленый цвет, может быть использовано людьми этого племени также для обозначения синего; однако из этого использования слов не следует, будто аранта смешивают эти цвета на деле, зрительно .

Количество цветов, которые человеческий глаз способен различить в предметах, определяется в пределах примерно от пятисот тысяч до двух с половиной миллионов. Между тем число простых названий цвета (красный, лимонный), зарегистрированных в толковых словарях европейских языков, как правило, колеблется около сотни, а число составных названий (кроваво-красный, лимонно-желтый) равняется нескольким сотням. Налицо диспропорция между количеством цветов, различаемых глазом, и количеством их названий. Таким образом, человеческий глаз может воспринимать и те цвета и цветовые оттенки, для которых в языке нет названий, но человек быстрее и легче воспринимает и дифференцирует то, на что наталкивает его родной язык.

Рассмотрение языка как динамической системы указывает на необходимость генетического подхода к анализу лексических значений: в самом деле, человеческое познание всегда обусловлено мышлением предшествующих поколений, зафиксированным в языке, в его лексическом составе. Многовековая практика языкового сообщества, сложившаяся система мышления аккумулировали и преобразовали коллективный эмпирический опыт, вследствие чего результаты восприятия всегда содержат в себе в большей или меньшей степени момент рациональной обработки. Мысль, опирающаяся на базу готовой языковой формы, возникает при прочих равных условиях быстрее и легче, чем мысль, не имеющая такой опоры в родном языке говорящего. Язык влияет на формирование новых мыслей через значения терминов, в которых так или иначе отразились и закрепились познавательная деятельность предыдущих поколений и их опыт; он сообщает возникающей мысли устойчивость и необходимую определенность. Уже в силу этого можно говорить о том, что значения терминов, определемые внешней действительностью, формируются не независимо от данного языка, а под влиянием эмпирического и рационального опыта предыдущих поколений, зафиксированного в системе языка.

Язык не в одинаковой степени влияет на оформление мысли в разных случаях: так, можно предположить, что его роль здесь тем важнее, чем менее прямой и непосредственной является связь с соответствующим предметом внешней языку действительности. Например, хотя русский и английский языки по-разному формируют мысль о таких предметах, как рука и нога (русский язык направляет внимание на эти конечности как целое, без необходимости не отмечая, какая из их частей имеется в виду, а английский или французский выделяет ту или другую часть руки или ноги, даже когда в этом нет необходимости), все же сами эти предметы таковы, что легко усмотреть различие их частей и можно скоро приучиться к оформлению мысли о них как о двух различных частях, или, напротив, привыкнуть думать о них как о целом.

Точно так же по-разному оформляют мысль русский и английский языки, с одной стороны, и французский и немецкий – с другой, когда речь идет о знании. Знать можно самые разные вещи: математику, правила уличного движения, немецкий язык, определенное лицо, номер его телефона и т. д., не задумываясь о том, что все эти виды знания существенно различны. Русский язык, так же как английский, ничего не "подсказывает" в этом отношении, не наталкивает на классификацию видов и разновидностей знания. Напротив, французский язык требует от пользующихся им, чтобы они обязательно различали знание как "понятие о чем-либо, или научное (теоретическое) знание" и знание как "практическое знание, умение", и обозначали эти два вида знания соответственно словами со nna i tr е и savoir .

В первом случае такие объекты мысли, как нога и рука, вполне понятны, определенны и без обозначения их словами: они доступны для непосредственного сенсорного восприятия и т. п. Поэтому особенности языкового оформления отходят на второй план, не имея существенного значения для самой мысли. Во втором же случае влияние языка (т.е. образование мысли под воздействием предшествующего общественного опыта, отложившегося в семантике языка) имеет большей частью решающее значение длявозникновения именно такой, а не иной мысли. Различать два вида знания, помимо отдельных частных случаев, и распределять по ним эти частные случаи, пользуясь такими широко обобщающими словами, как русское знать и английское to know , можно, лишь привлекая дополнительные лингвистические средства. И наоборот, усвоив вместе с языком привычку постоянно дифференцировать два вида знания посредством таких слов, как французские со nna i tr е и savoir , трудно отвлечься от соответствующих различий и мыслить "знание вообще". Здесь оформление мысли оказывается неотделимым от создания самой мысли, от ее содержания. Язык уже настойчиво навязывает то или иное обобщение и различение в осознании отдельных фактов действительности.

В результате того, что каждый язык представляет собой индивидуальную, неповторимую систему языковых значений, отдельные значения, входящие в систему данного языка, часто оказываются несоизмеримыми со значениями другого языка, и в силу этого перевод теоретически кажется невозможным. Однако можно предположить, что при теоретической непереводимости перевод существует практически вследствие того, что значения того и другого языка обозначают одну и ту же действительность, и поэтому имеется возможность с помощью сочетаний значений дать на любом языке приблизительный эквивалент данному значению любого другого языка. Чем более простое значение мы берем, тем с большим основанием можем говорить о непереводимости и отсутствии адекватности. Чем более сложным является значение, тем более близкий возможен перевод, так как в определенном пределе совокупность значений одного и другого языка отражает одну и ту же внешнюю действительность. Но каким образом все же мы могли бы быть уверены в том, что система значений языка хопи в целом совпадает с системой английского? Ссылка на одну и ту же внешнюю действительность ничего не доказывает, потому что в лексических значениях первого языка могли отразиться (в силу специфических условий жизни и деятельности) одни стороны этой действительности, а в лексике второго языка - другие ее стороны и аспекты.

Наше восприятие внешнего мира всегда понятийно направлено. Направленность зрения проявляется уже в том, например, что мы способны рассматривать фотографию как образ, вид дома. При этом мы не видим самой фотографии - бумаги с черно-белыми пятнами. Наоборот, шестимесячный ребенок, который уже очень хорошо узнает мать, не может "увидеть" ее на фотографии. Таким образом, то, что мы способны увидеть в окружающем нас мире, какие "предметы" мы выделяем в нем, - зависит от разработанности наших понятий или (что в данном случае одно и то же) от содержания лексического состава языка.

Вопрос, возникающий в этой связи, возвращает нас к понятию "замкнутого языка" Айдукевича: итак, накладывает ли структура языка какие-либо ограничения на его лексический состав или же лексика (понятийный аппарат) может безгранично расширяться?

Так, в работах противников гипотезы лингвистической относительности (например, Макса Блэка) предполагается, что структура языка не накладывает каких-либо существенных ограничений на лексику и соответствующий ей понятийный аппарат. С такой точки зрения различия между языками в лексике интерпретируются как эмпирический факт, а не как логическая необходимость . Из этого обстоятельства следует отсутствие принципиальных ограничений круга понятий у носителей данного языка, поскольку он может быть пополнен, а следовательно, и картина мира, сложившаяся на базе их языка и соответствующей понятийной системы, может быть тождественной другим картинам мира, связанным с иными языковыми системами.

В самом деле, естественный язык представляет собой открытую систему в том отношении, что если в языке нет слова для выражения какого-либо нового понятия, то последнее может быть передано словосочетанием, заимствованным из другого языка, или специально придуманным словом. Отсюда различия в структуре языка определяются экстралингвистическими факторами: характером и историей культуры сообщества носителей данного языка и т.д.; язык же является открытой системой, с такой точки зрения, прежде всего по двум обстоятельствам:

Язык стремится зафиксировать все явления внешнего мира и все отношения между ними, при том, что существует неограниченное количество фиксируемых явлений, которые к тому же постоянно изменяются.

Язык стремится зафиксировать явления в соответствии с максимально эффективной системой правил действия (метаязыком). Но и эти правила тоже постоянно меняются в связи с изменениями лексики языка и непрекращающимися попытками улучшить сами правила.

Однако в такой форме язык может быть описан только в идеале. Чем ближе описание языка к реальным практическим целям, тем оно конкретнее и замкнутее. Прикладные исследователи изначально определяют, какие ограничения они устанавливают при описании, какие цели ставят перед собой, каков будет состав отобранной лексики и грамматики и как придется работать над отобранным материалом. Результатом их усилий всегда будет замкнутая языковая система, более или менее отличная от своего открытого идеала. Овладение рядом замкнутых систем позволяет изучающим ту или иную языковую систему выработать навыки работы с материалом и приближает его к максимальному овладению системой. Постижение естественного языка продолжается для человека всю жизнь; сама система этого языка находится при этом в состоянии постоянного изменения, и попытки полностью постичь ее поэтому никогда не могут быть завершены.

Поэтому когда мы говорим об описании естественного языка как открытой системы, в действительности мы говорим скорее о его описании как системы замкнутых систем. Отвлекаясь от некоторого технического различия в определении замкнутого языка у Айдукевича и Тарского, можно сказать, что выделение последним отдельного языка, в котором формулируются утверждения о семантических свойствах исходного объектного языка, в определенном смысле призвано именно преодолеть дихотомию открытого и замкнутого языков путем представления открытого языка в виде системы замкнутых языков. Такой подход соответствует результатам, описанным в § 2.2.2 в связи с идентификацией значений в референциально непрозрачных контекстах. Поэтому при обращении к эпистемологическим основаниям дистинкции концептуальной схемы vs . содержания мира оказывается, что основания верификации значений обнаруживаются в ее первой части. Иными словами, истинность выражения может быть описана как истинность относительно некоторой концептуальной структуры.

В самом деле, относительность истины представляется непременной предпосылкой, если мы пытаемся говорить о конвенциональности значения, удерживая при этом представления о связи значения языкового выражения с условиями его истинности.

Сепир Э. Грамматист и его язык. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 248-258.

Sapir E . Conceptual Categories in Primitive Languages . - Science , 1931. Vol . 74. P . 578.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. М., 1960. С. 174 – 175.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 168.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 170.

Уорф Б. Л. Лингвистика и логика. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 187.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. С. 142.

Там же. С. 154.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 116.

Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966. С. 105-106.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. С. 97.

Сепир Э. Аномальные речевые приемы в нутка. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 437-454.

Hoijer H. Cultural Implication of Some Navaho Linguistic Categories. - Language, v.27, #2, 1951.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 177.

Nida E . Language Structure and Translation . Stanford , 1975. Pp . 185-188.

Блэк М. Лингвистическая относительность (теоретические воззрения Бенджамена Л. Уорфа). - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. С. 212.